код для блога  С.КОРЗУН: Всем добрый вечер, я – Сергей Корзун, ведущий этой постоянной еженедельной программы. Мой сегодняшний гость – Алексей Симонов, президент Фонда защиты гласности, кинорежиссер, правозащитник, член Московской Хельсинкской группы, человек, который в середине 2000-х написал книгу «Конец праздника непослушания», посвященную телевидению, в том числе. Не пора снова открывать «праздник непослушания» — если обращаться к последнему телеинтервью президента РФ Путина? Такое ощущение, что журналисты распустились донельзя — все кинулись задавать вопросы об одном и том же. А.СИМОНОВ: Как говорится, слава богу, что нашли, наконец, время и место задать президенту вопросы. Даже Маша Соловьяненко, любимая моя редакторша – я очень уважаю эту женщину, живущую во Владивостоке, которую Путин пытался успокоить. Я вообще считаю, что на фоне всеобщего закабаления проявление свободы в публичном пространстве становится поступком. Не просто реализацией своего журналистского долга, а поступком. И способность совершить этот поступок, оказывается, сохранилась еще в значительном количестве журналистов. С.КОРЗУН: Журналистика должна быть поступком? А.СИМОНОВ: Обязательно. С.КОРЗУН: Или ее задачи несколько другие? Журналист должен быть ангажирован? А.СИМОНОВ: Как ты знаешь, вот уже 12-й год, — а на самом деле, может и не знаешь, потому что «Эхо» к этому не проявляет интерес, и это очень огорчительно. Но 12-й год, — только недавно это было, 15 декабря, — мы вручили в 12-й раз премию имени Сахарова за журналистику как поступок. И эта премия, в жюри которой состоят бывшие ее лауреаты, в том числе, была Аня Политковская. Аня Лебедева, сейчас состоит Игорь Найденов, Миша Афанасьев, наш хакасский «боевой петух». Короче говоря, одна премия в год и 4 номинанта. В этом году лауреатом стал ростовский журналист Виктор Шостко. Виктор Иванович Кущевкой занимается 10 лет. 10 лет назад он написал первую статью, которая говорила о том, что земельные отношения в стране, в этом районе, становятся настолько противоестественными, что рано или поздно приведут к катастрофе. Сейчас он уже рассматривает результаты этой катастрофы, которая там уже произошла, и по-прежнему не может добиться, чтобы в число рассматриваемых причин этой катастрофы были включены земельные отношения. С.КОРЗУН: Нисколько не сомневаюсь, что вы сделали правильный выбор, но, по-моему, тут журналистика как геройство. А журналистика это работа, по моему ощущению. А.СИМОНОВ: Если говорить абстрактно – то правильно. Мы знакомы довольно давно, практически с начала «Эха», равно как с начала Фонда. И встречались, начиная с баррикад. Когда мы впервые пришли на Никольскую на «Эхо», и курили на пятачке – это было в 90-м году. На самом деле журналистика всегда была поступком – тогда, когда стране еще нужен был поступок. С.КОРЗУН: Все-таки мы были не по сторону баррикад с ощетинившимися ружьями – мы делали работу что тогда, что сейчас. А.СИМОНОВ: Это вы совершали свою работу. А я был по одну сторону баррикад, и приходил к вам с баррикад, и нисколько этого не стеснялся, потому что не был журналистом и считал, что имею право на эту позицию. Не могу сказать, что вы безупречно выполняли позицию, поддерживая штаны на обеих воюющих сторонах. С.КОРЗУН: Мы старались слушать обе стороны, но лучше была слышна одна из них. А.СИМОНОВ: Но дело заключается в следующем – в принципе, в нормальной стране, нормально, если журналисты ограничиваются информацией. В стране безумной, в которой мы живем, этого недостаточно. Потому что только сообщить о том, что закрывается — вот в ближайшее время закрывается роддом в поселке Борисоглебске Ярославской области. Закрывается, потому что он маленький. Местный батюшка звонит своему знакомому, его знакомый звонит моей жене, моя жена поднимает меня, я звоню Марианне Максимовской, прихожу в «Эхо Москвы» — потому что надо остановить бульдозер. Вообще это не занятие на самом деле для журналистов. Но без помощи журналистов остановить их невозможно. И в этой противоестественной ситуации журналистика это обязательно поступок, потому что на самом деле просто давать информацию хорошо, приятно, но слишком просто для нашей страны. С.КОРЗУН: Сегодня вы на какой стороне баррикад? В этом году вы вышли из состава Совета по правам человека при президенте, хотя были там долгое время, чуть ли не с момента его основания. А.СИМОНОВ: Именно так. С.КОРЗУН: Вам что не понравилось, в чем причина? А.СИМОНОВ: Я устал от бессмысленности. Смысл эта деятельность обретает, когда люди, состоящие в этом Совете, выходят за пределы отведенных им обязанностей и функций. Грубо говоря – когда они начинают действовать именем президента не всегда с ним по этому поводу советуясь. Мне надоело, что я не могу обратиться к реальному президенту с реальным делом. То есть, я могу обратиться, но смысл это приобретет только в исключительных случаях. За все 10 лет, что я там был, я могу сказать, что я принес там пользу два раза. Второй раз это было, когда я написал письмо, которое начиналось словами: «Милосердие в России непопулярно, оно, к сожалению, непопулярно и у российских президентов. Помилосердствуйте – Наташа Захарова сидит в колонии, привезенная из Франции – надо ее освободить», через две недели Наташа была на свободе. Это история с ее попыткой вернуть себе дочь, — за что она и села. Второй раз я обратился к Медведеву, когда возникла следующая история. На сегодняшний день, с 1 января, начинает действие закон об универсальной электронной карте. Я человек слабо религиозный, к этому отношусь спокойно. Но есть десятки, сотни людей, для которых это катастрофа. Потому что они представляют себе это как некое абсолютное насилие над их совестью. И таких людей в стране довольно много. Я разговариваю с Медведевым – ну, как разговариваю? – пишу письмо, его подписывает полтора десятка знаменитых в России людей, я передаю Медведеву письмо. Он его смотрит, — благо я понимаю, что письма надо писать короткие по возможности, для того, чтобы начальник успел прочитать, чтобы ему не нужно было призывать помощников. Он прочитывает, а там смысл один: предусмотрите альтернативу. И вдруг Медведев говорит: вы знаете. Мы не думали об альтернативе. Ребята, если вы не думали об альтернативе в такой стране, как наша, то грош вам цена как руководителям. Я с вами не хочу больше советоваться – не хочу, что я и сделал. С.КОРЗУН: Как у вас обстоит дело с новым законом НКО? Вы еще член Московской Хельсинской группы, и мы знаем, что там выход нашли — кинули клич и нашлись люди, которые помогли, дали денег на существование на год. У вас как с этим? А.СИМОНОВ: Плохо. Потому что, на самом деле, у западных источников финансирования оказалась кишка тонка – они испугались больше нас. С.КОРЗУН: Перестали финансировать? А.СИМОНОВ: Совершенно верно – перестали финансировать. Тихо собрали манатки, и ушли, и не стали по этому поводу спорить. И таких, ушедших из нашего пространства фондов, которые помогали людям выживать, много. Я, за 21 год работы Фонда дважды имел дело с российским финансированием. Один раз у меня попросили откат в 20%, после чего я уже больше официально не просил, а второй раз я получал деньги в течение года от 6 телевизионных компаний провинциальных, — вот как раз из «праздника непослушания» — это мои многолетние друзья. Но наступил 1998 г., и они не смогли больше этого делать — для них «праздник непослушания» кончился и жажды поддержать независимую организацию у них не было. Более того, я убежден в том, что то, чем я занимаюсь, должно финансироваться, по крайней мере, или из абсолютно независимых источников, или из-за границы. Как говаривает Андрей Константинов, председатель Ленинградского Союза журналистов и руководитель Агентства журналистских расследований – нам можно заказать расследование. Нам нельзя заказать его результат. То есть, программу можно выбирать — я предлагаю несколько программ на выбор. Но дальше я делаю программу так, как я считаю нужным, мною никто не руководит. Поэтому я официально не занимаюсь политикой. Хотя, что значит – не занимаемся политикой? С.КОРЗУН: Сами сказали, что стоите на одной из сторон баррикады. А.СИМОНОВ: Естественно. Например, большую часть данных, которые вы приводите, когда говорите о погибших журналистках, о безопасности, о безнаказанности преступлений против журналистов, — они откуда? – из моих данных, данных получаемых Фондом защиты гласности. Это является политикой, или нет? Значит, вопрос заключается в том, что вся проблема — в усмотрении. Вот как они «усмотрят». Я политикой не занимаюсь. Для меня принципиально важно, чтобы люди имели возможность выступать так, как считают нужным, но при этом, чтобы дураков можно было бы назвать дураками. Больше ни к чему я не призываю. С.КОРЗУН: Лейбл «иностранный агент», против которого выступала Алексеева – вы бы его повесили на свою организацию? А.СИМОНОВ: Мы обсуждали это на Московской Хельсинкской группе и договорились, что большинство организаций, представители которых составляют Группу, пришли к одному и тому же итогу: мы будем доказывать, что никакой политической деятельностью мы не занимаемся, и название «иностранный агент» воспринимаем как ущерб нашей репутации. Будем подавать в суд. С.КОРЗУН: 6 лет назад у нас была замечательная программы, где мы вспомнил ваших предков, в том числе, княжну Оболенскую, от которой, отчасти, идет ваш род. Давайте напомним, почему ваш отец, Алексей Симонов, а вы – Алексей Кириллович? А.СИМОНОВ: Напомним, хотя у меня ощущение, что все, кто этим интересуется. Отец не выговаривал «р» и твердое «л», Поэтому «Кирилл» у него звучало как «Киил», и так он стал Константином, хотя до конца дней своих бабка называла его Кирюшей, и в свое время, когда узнала, что первую свою книжку он подписал «Константин», прислала ему эпиграмму: Константина не желала, Константина не рожала, Константина не люблю, И в семье не потерплю. Но стерпела. С.КОРЗУН: Про «голубую кровь» тоже расскажите. А.СИМОНОВ: Бабкин отец был из относительно обедневшей части семьи Оболенских, он был служивый дворянин, но служил директором банка. Там было 4 дочери, бабка была младшая, причем, намного младше остальных трех сестер. Одна сестра долго была на высылках, а две сестры погибли в лагерях. Это был 1934 г. – высылка по «Кировскому делу» из Санкт-Петербурга, уже в Оренбурге, куда их сослали, одна из них умерла, вторая погибла. Бабка сменила фамилию, родила сына и всю жизнь боялась, что ему это припомнят. Но в семье это помнили. Более того, ее первый муж, реальный отец ее сына, был полковником Генштаба, успел в 1915 г. получить звание генерал-майора, в официальной биографии отца считается, что полковник Симонов пропал без вести на фронтах Первой империалистической войны. С.КОРЗУН: Ходили слухи, что он был в Польше. А.СИМОНОВ: Это не слухи, это моя книжка, которую я выпустил к своему 70-летию, она называется «Парень с Сивцева Вражка» — эту книжку мы когда-то обсуждали здесь – он действительно в 1922 г. объявился в Польше, звал к себе жену с сыном, но отказалась, — она к тому времени выходила замуж за полковника Иванишева, бывшего полковника царской армии, но командира Красной Армии. У меня был замечательный дед, Александр Григорьевич Иванишев, — из подмосковных машинистов, из семьи машинистов. Военная косточка, человек, до конца дней своих ходивший в сапогах и похожем на шинель пальто, фуражке – человек, для которого армия была частью его жизни. Поэтому отец к армии оказался хорошо подготовлен – он об этом писал в поэме «Отец», много раз об этом говорил, он очень любил своего отчима. Но реальная история никогда мною с отцом не обсуждалась. Я до нее докопался уже после смерти оцта. Потому что докапываться стало возможным после 1985 г. С.КОРЗУН: Камов: «Как ваш отец относился к Сталину?» — известно, что он писал на смерть Сталина. А.СИМОНОВ: Он много чего написал. Написал «Товарищ Сталин, слышишь ли ты нас», — его много раз об этом спрашивали, и в разные периоды жизни он по-разному на эти вопросы отвечал. Он был оглушен Сталиным, обаяем, он считал его великим, но понимал, что величина эта чревата бедой. «Глазами человека моего поколения» — последней книжке, которая вышла спустя 10 лет после его смерти, он написал о том, что его личные встречи со Сталиным свидетельствовали о том, что Сталин был замечательным артистом, что многие из вещей, которые делались на Комитете по сталинским премиям, делались демонстративно – чтобы все понимали, кто в доме хозяин, и как надо себя вести. Но этот дурман сходил с него очень медленно. Сначала он рванулся горевать, потом ему дали сильно по рукам – убрали из «Нового мира», его неполюбил Хрущев, и он довольно долго отходил от этого шока. Но он именно в эти годы впервые – после длительного перерыва – стал снова писать. И написал, между прочим, «Живые и мертвые». А сцена во второй части, со Сталиным, когда Серпилин приходит к нему на прием и когда понимает, что апеллировать не к кому – нет правды на земле, но правды точно нет и выше. И Сталин – это не вся правда на земле. И это понимание Серпилина к отцу пришло значительно позже. Он считал, что Сталин был великий, в том числе, великий деятель и великий преступник. С.КОРЗУН: Сделаем перерыв и вернемся в студию. НОВОСТИ С.КОРЗУН: Продолжаем программу. Есть версия, что Сталин, зная происхождение вашего оцта, держал его за эту самую часть – это догадки, либо отец этим с вами не делился? А.СИМОНОВ: Не делился. Мы этот вопрос не обсуждали и не могли обсуждать, потому что до 80-х годов я этого не знал, это выяснил, когда залез в архивы отца после его смерти и нашел там переписку моей бабушки с ее сестрами, которые обсуждали эту проблему, в том числе письма, которых нет в архиве, из Польши. С.КОРЗУН: Но благородное происхождение это же повод. А.СИМОНОВ: На самом деле Сталин обожал людей «с горчинкой», с трещинкой, с ошибками в прошлом — начиная с ближайшего окружения: Молотов с женой, Калинин с женой, Вышинский с меньшевизмом в биографии, и так далее. Думаю, что в какой-то степени это имело свое значение. Не случайно отец ушел после 7 класса из школы в ФЗУ зарабатывать себе пролетарскую биографию. С.КОРЗУН: Актриса Евгения Симонова имеет к вам отношение? – вопрос от Дмитрия Мезенцева. А.СИМОНОВ: Женя не имеет ко мне никакого отношения, она просто одна из моих любимых актрис. С.КОРЗУН: Иван: «Правда ли, что не Симонов, а Симонян?» А.СИМОНОВ: Неправда. Мне предлагали большие деньги для того, чтобы я ответил на ваш вопрос «да». Точно не Симонян. Если у Рубена Николаевича прослеживаются армянские корни, в нашем случае отец — калужский дворянин. С.КОРЗУН: Света: «Это нужно так ненавидеть несчастных сирот, чтобы по политическим соображениям тысячи из них лишить возможности иметь семью и здоровье» — вопрос, каково ваше мнение о депутатах ГД. А.СИМОНОВ: Думаю то, на что они обиделись – такая шапка была на первой полосе в «Новой газете», что и есть ответ: «Возьмем на воспитание умственно отсталого депутата ГД». Не хочу в это погружаться, я полностью разделяю возмущение этим законом, который, к моему большому удивлению, достаточно сильно в нашем обществе выражено. С.КОРЗУН: А вы по какой причине разделяете это возмущение? Вы садомазохист, хотите, чтобы вас оскорбляли, — задаю вам вопрос президента. А.СИМОНОВ: Уважение к частной жизни на самом деле не миф. У нас пользуются уважением к частной жизни только тогда, когда это никому не нужно, или это нужно власти. Вопрос уважения к частной жизни, «мой дом – моя крепость» довольно сильны в США. Поэтому просто так, просто потому, что консулу захотелось приехать в семью, — может быть, это и нельзя сделать, — я не знаю деталей этого соглашения и не знаю деталей нарушения этого соглашения. Примеров убедительных я лично не слышал. Я слышал, что Путин завил, что наших консулов не допускают посмотреть, как живут наши дети. Но цифровые данные – по количеству погибших детей из усыновленных в США и в России свидетельствует о том, что усыновленным детям в США жить спокойнее. С.КОРЗУН: А если вспомнить, что это ответ на Акт Магнитского? А.СИМОНОВ: Этого официально не сказано, но это вообще чудовищно. Платить судьбами детей за то, чтобы наши жирные коты, нажравшиеся наших денег, могли бы спокойно иметь счета в иностранных банках — это степень безнравственности на уровне катастрофы. С.КОРЗУН: «Как отнеслись к назначению Митрофанова в думский Комитет по СМИ» — спрашивает Дыбенко. А.СИМОНОВ: Смеюсь. С.КОРЗУН: И все? А.СИМОНОВ: И все. С.КОРЗУН: Ничего не изменит? А.СИМОНОВ: Ничего. С.КОРЗУН: А что надо менять? А.СИМОНОВ: Со СМИ? В пятницу был очередной, 18-й раз, «круглый стол» любителей Закона о СМИ – он происходит в день принятия этого закона. В нем обычно участвуют авторы закона и люди, поддерживающие эту государственную функцию. Мы констатировали, что Закон о СМИ уже настолько укоренился, что ушел из переднего ряда законов. Сегодня это уже фоновый закон. То есть, мы живем уже в соответствии с теми формами существования, которые этот закон реализует в нашей каждодневной практике. По сути дела, закон ни улучшить, ни ухудшить эту ситуацию не может. Сегодня действуют уже другие законы, и в значительной большей степени влияют на судьбу СМИ законы, принятые совершенно не в связи со СМИ, а в связи, например, американскими источниками денег в НКО, или в связи с тем, что Конгрессу США оказалось не по силам содержать радио «Свобода», ионии его практически закрыли, превратив в отстойник, по большому счету. К сожалению, это связано с Машей Гессен, человеком, которого я уважаю, но вся эта история у меня вызывает только… ну, легкое изумление, — скажем так. То есть, на самом деле, наши господа, которых мы очень любили и продолжаем отчасти любить, на самом деле нас потихоньку сдают. Я имею в виду то, что влияло на самое главное. СМИ зависят не от губернаторов и даже не от законов. СМИ зависят от климата в стране. Вот влияние на этот климат оказывали, в том числе, несколько очень важных опорных точек. Одна из них была радио «Свобода». С.КОРЗУН: Вашингтонский Обком. А.СИМОНОВ: Совершенно справедливо. Присутствие в стране, пусть насильственно, иной точки зрения. Но им захотелось, чтобы радио «Свобода» работало в Москве, а потом выяснилось, что в Москве оно работать не может – они недостаточно авторитетны для того, чтобы позволить себе это дальше делать. Беда. Потому что это значит, что одной точкой зрения стало меньше. «Эхо» часто совпадало со «Свободой» в оценках. Но согласитесь, что у «Свободы» была самостоятельная позиция, вполне интересно и было послушать. А теперь этой позиции нет. А чем меньше точек зрения, тем больше в стране дураков. С.КОРЗУН: А с телевидением, что надо сделать, на ваш взгляд? Вы говорили о какой-то блестящей программе на Первом канале? А.СИМОНОВ: По-моему, за последние 5 лет я впервые включил Первый канал. Программа замечательная — «Голос». Она доказывает, что мы все дураки. И телевидение, которое делает из нас дураков, наконец-то решилось это показать, — что на самом деле в стране есть много талантливых людей, которые могут замечательно петь. Чего никак нельзя сказать про побрякушки, которые они выпускают на все свои эстрадные концерты памяти милиции и полиции, поздравляя с Новым годом. Оказалось, что это все лабуда, потому что на самом деле есть энное количество людей с голосами, которые умеют петь. С.КОРЗУН: Может это сделать национальной идеей – поющую ГД, законы в стихах и с партитурой? А.СИМОНОВ: Нельзя. Они все будут петь в унисон, а это ужасно, — никуда не денешься от привычки. Из 440 человек сколько проголосовали за этот закон? 430? О чем вы говорите, какой хор? Это не хор, а строевой марш. С.КОРЗУН: А нужна вообще России национальная идея? А.СИМОНОВ: Национальную идею нельзя придумать. Она либо рождается, либо национальной идеей становится идея национального благополучия. Например, — высоких пенсий, хороших зарплат. Это была бы совсем неплохая национальная идея. С.КОРЗУН: Это норвежская национальная идея и швейцарская. А.СИМОНОВ: Да. И отчасти она нам бы подошла. На фоне ее, если вдруг себе представить, что она достигнута, мы могли бы подвинуться с национальной идеей дальше – боюсь предсказывать, куда бы мы зашли, но на сегодняшний день придумать национальную идею, на мой взгляд, нельзя. С.КОРЗУН: Если вернуться к содержанию программ на телевидение — не будете отрицать, что там за последний год жизнь зашевелилась. А.СИМОНОВ: Она зашевелилась в обе стороны. Телевидение стало более плюралистично – с точки зрения информационной среды, которую покрывает. С другой стороны, телевидение стало более оголтело, когда высказывает как бы свою точку зрения, хотя, на самом деле, это не своя точка зрения, а точка зрения правоохранительных органов или федеральной службы безопасности, или – ну, вот все эти «Анатомии протеста», передачи на НТВ. Я редко это смотрю, поэтому затрудняюсь называть эти передачи — я их не знаю. Я иногда включаю и в ужасе выключаю. Потому что когда я это смотрю, мне хочется кого-нибудь убить, а я человек мирный, я не люблю в себе этого, и ради мира в собственном доме и организме, я это выключаю. С.КОРЗУН: Но обсуждать стали больше. А.СИМОНОВ: Думаю, что очень срабатывает увеличение количества каналов. И хотя я пока этого не замечаю по своему телевизору – у меня нет никаких приставок, у меня есть 17 каналов, и все. Но однако смотрите, что получается – когда на фоне этого, вроде возникшего плюрализма, возникает идея общественного телевидения, то она решается ровно теми же методами, которыми ее пытались решить 20 лет тому назад, когда мы впервые завели об этом речь. Когда государство финансирует, назначает и естественно, руководит, — а что может быть в таком телевидении, от которым «общественным» остается только название? С.КОРЗУН: Вы думаете, у Анатолия Григорьевича не получится? А.СИМОНОВ: Никуда он не денется, и я ему только сочувствовать могу. С.КОРЗУН: Вы не входите в Общественно-попечительский совет? А.СИМОНОВ: В общественно-политический совет я не вхожу. С.КОРЗУН: От Сириус: «Почему демократы не митингуют под социальными лозунгами, а все больше обещают мифическую свободу, почему в России исчезло право на труд, жилье, образование, медицину, нет права на землю и защиту собственности?» А.СИМОНОВ: Не могу ответить на этот вопрос. Я готов его задать вместе с вами. Я не выступаю на митингах, считаю, что мне, в мои 73 года, уже нечего сказать людям, если я выхожу на общегородской, общегражданский митинг. Я считаю, что это должны делать более молодые, которые реально могут отвечать за свои слова, реально могут реализовать свои наметки. Это уже в этом смысле моего участия в реальных преобразованиях очень сомнительно. Есть вещи, которые я по-прежнему делаю, в которые по-прежнему верю, которые мне делать намного трудней – например, содержать Фонд защиты гласности мне стало за последние три года чрезвычайно трудно. С.КОРЗУН: Численность сотрудников сократилась? А.СИМОНОВ: Заметно сократилась. Более того, мне сейчас не на что содержать единственного юриста – вот такая проблема на сегодняшний день. У меня есть дурацкое свойство – я выгляжу благополучным человеком из хорошей семьи. Поэтому читается, что у меня все в порядке – поскольку я не жалуюсь. Но я начинаю жаловаться. Вторая штука, которой я занимаюсь как член правления Общественного совета Музея Пермь-36. В Перми пытаются вернуть сталинское время. С.КОРЗУН: В каком смысле? Президент сказал, что не 37-й год. А.СИМОНОВ: Собрались люди, которые хотят вернуть сталинское время. Он и хотят, чтобы музей, в который превращен лагерь для политических заключенных, не содержал бы признаков ГУЛАГа, потому что, видите ли, по мнению охранников этого лагеря, узники лагеря жили в исключительных условиях – спали на простынях, имели подушку и питались по меню. С.КОРЗУН: Там сейчас музей, который содержится местными властями и они хотят снять его с содержания, либо изменить экспозицию? А.СИМОНОВ: Они хотят снять содержание. Хотят, чтобы государство перестало это финансировать, хотят, чтобы этот музей и вся его идеология изменилась в пользу охранительной психологии, которая присуща любым охранникам. С.КОРЗУН: Музей УФСИН можно на его месте сделать А.СИМОНОВ: Совершенно справедливо — можно было бы сделать. Когда-то Борис Слуцкий, великий русский поэт, сказал, — когда появились книжки Семенова, Георгия Шторма «Самородок», когда вышел «Один день Ивана Денисовича». Он сказал: это – все. Литература барабанной шкуры. Самое интересное будет, когда придет время литературы «барабанных палочек». Оказывается, время литературы «барабанных палочек» пришло сейчас, и они по-прежнему пытаются выбить свою собственную дробь на все той же барабанной шкуре. С.КОРЗУН: Илья из Ярославля: «Есть ли гласность в СМИ сегодня, не кажется ли вам, что сегодняшняя гласность потеряла силу и предназначение – сейчас обсуждают, а толка нет», что такое гласность на самом деле? А.СИМОНОВ: С моей точки зрения я придумал несколько формул. Первая была простая, она была лозунгом Фонда первые три года: «Каждый человек имеет право высказать то, что он считает правдой. Каждый другой человек имеет право дать ему за это по рылу» — сказал это Самуэль Джонсон, английский парламентарий 17 века. Дальше была версия по Гансу Андерсену: «Гласность – возможность выкрикнуть из толпы, что король голый. А свобода слова – это возможность сказать об этом королю до выхода на площадь». Все было замечательно, пока мы не заметили, что мальчиков, которые выкликают, что король голый, на самом деле подкупают другие династии, и сам выкрик не является принципом гласности, а является принципом политической манипуляции. Стало неловко. Тогда я придумал третий лозунг, под которым мы благополучно существуем по сию пору. «Гласность – это черепаха, ползущая к свободе слова». Поскольку свобода слова это как линия горизонта, достигнута быть не может – ни в мире, ни в одной стране, как бы я ни упивался достижениями их демократии, — там тоже нет идеала свободы слова, у них всегда есть проколы. Гласность – это возможность оценить степень свободы слова в отдельно взятой стране. С.КОРЗУН: От Ильи: «Что хуже для журналистов и гласности – госцензура, или самоцензура?» А.СИМОНОВ: Самоцензура намного хуже. Очень хороший вопрос, спасибо вам за это. Потому что я много имел дело с госцензурой, много лет прожил при советской власти. Первое издание «Мастера и Маргариты» было искорежено цензурой до неузнаваемости, однако популярным стало именно в искаженном виде. А напечатано полностью было много позже. Поэтому, если бы была самоцензура, то мы бы его не напечатали. С.КОРЗУН: Алексей Кириллович Симонов. Много вопросов задать не успели. Ваши новогодние поздравления? А.СИМОНОВ: Желаю всем быть верными самим себе. Меньше слушать идиотов и больше радоваться жизни. Удачи вам. С.КОРЗУН: Абсолютно согласен. Спасибо, что пришли.

Ссылка на источник