Т. Фельгенгауэр ― Здравствуйте. Это программа «Особое мнение». И я рада приветствовать в этой студии моего сегодняшнего гостя. Это экономист Андрей Мовчан. Здравствуйте. А. Мовчан ― Добрый вечер. Т. Фельгенгауэр ― Много новостей сегодня пришло. Давайте начнем с удивительных предложений Дмитрия Рогозина и одобрительной реакции Владимира Путина по поводу поддержки российской авиации. Предлагают льготные условия и выгодные маршруты. Российским самолетам. А то эти Боинги с Эйрбасами летают и летают. А наши самолеты нет. Надо поддержать. Как вам такой способ поддержки рынка отечественного? А. Мовчан ― Вообще удивительное предложение Дмитрия Рогозина это такой сериал бесконечный. Это просто очередная серия. И первая реакция действительно сатирическо-негативная, поскольку все хорошо, конечно, но мы выпускаем 10% от номенклатуры используемых самолетов. У нас просто нечем заменить большинство иностранных самолетов в принципе в парке авиакомпаний. Я уж не говорю про себестоимость эксплуатации, про логистическое удобство, про диспетчеризацию полетов. Вы не можете на большинство маршрутов заранее сказать, какой самолет вы ставите. Вы ставите самолет в зависимости от загрузки сегодняшней, от того, какие самолеты у вас сейчас в доступности. И так далее. То есть авиакомпании, которой удастся по национальности самолета структурировать маршруты, наверное, будет очень много денег терять. Просто себестоимость будет намного выше. Это первое впечатление. Второе впечатление, наверное, должно базироваться на словах про льготы. Льготы — прекрасная вещь, если авиакомпании будут летать так, как они хотят, а в случае, если они могут справиться с задачей они будут дополнительно получать льготы, и, слава богу. Я за любые льготы бизнесы, в том числе за самые необычные. Пусть если удастся Аэрофлоту поставить на какой-нибудь рейс отечественный самолет, пусть льготы за это получат. Очень хорошо. Т. Фельгенгауэр ― Льготы это прекрасно, но когда прибыльные маршруты отдают конкретно только российским самолетам, это все-таки странно. А. Мовчан ― Это просто невозможно. Возьмите очень прибыльный маршрут на Мальдивы. Вот какой российский самолет полетит на Мальдивы. С-21 или СУ. Нет у нас такого самолета, который туда долетит. Или маршрут, на который летит сразу 400-500 человек. Т. Фельгенгауэр ― А зачем Дмитрий Рогозин тогда вводит в заблуждение Владимира Путина? А. Мовчан ― Не знаю. Откуда же я знаю, что там делает Дмитрий Рогозин. Дмитрий Рогозин много разных вещей говорил. Он, по-моему, за два дня до очередной аварии «Прогресса» говорил, что у нас больше не будет аварий. Ну, может быть, он не знает, какие у нас есть самолеты. Тоже возможно. Ему зачем. Это не его работа — знать какие у нас самолеты. Может он думает, что мы широкофюзеляжные самолеты выпускаем. Я же не знаю. Т. Фельгенгауэр ― Удивительная компетенция у вице-премьера. Все-таки мне казалось, что должен знать. Тогда про премьер-министра. Тоже вчера очень все удивлялись заявлениям Дмитрия Медведев по поводу того, что у нас регионы вообще должны быть самодостаточными и это непременное условие развития страны. Это вообще как возможно. Медведев про какую страну говорил в данном случае. А. Мовчан ― Я бы начал вопрос с того, что такое самодостаточное. То есть не призывает ли премьер-министр к натуральному хозяйству в регионах. Потому что самодостаточность на мировом уровне выражается в том, что у нас больше 35% международная торговля в мире. Т. Фельгенгауэр ― Он конкретно говорит, что нам нужно всем еще раз подумать, как помочь регионам создать устойчивую основу для собственного развития. Регионы наши должны быть самодостаточными. Перед этим, правда, говорил про деньги, которые выделяются. А. Мовчан ― Понимаете, наверное, вообще нам нужно говорить о более широкой вещи. О том, что такое карго-культ, например. Экономику можно строить правильно или неправильно, можно на нее молиться тем или иным способом. Вот когда ты строить не хочешь, то молиться самое оно. И все эти заявления и про самолеты, которых нет, и про самодостаточность, на которую нужны деньги, все эти оксюмороны происходят из того, что у нас в стране устойчиво построена модель политики в виде карго-культов. Суперпозиций разных. Самодостаточная экономика примат российского импортозамещения, энергонезависимость, дружба с Китаем, я сейчас если подумаю, назову вам еще 15-20 таких культов. Таких соломенных самолетов, на которые мы молимся, нам совершенно неважно, соломенные они или нет. Почему? – потому что на самом деле под этим всем лежит правда, которую никто не хочет говорить. Россия воспринимается властью как нефтяная корпорация. Нефтегазовая. Которая производит нефть и газ, но у которой есть еще другие отделы. Где-то столовая расположена, где-то отдел кадров. Где-то собственный пиар и маркетинг. Где-то детсад для сотрудников. Но, так или иначе, это корпорация, корпоративное мышление, это нефтегазовая корпорация, поэтому все остальное не волнует. И в рамках это нефтегазовой корпорации бизнес очень простой. Нужно держать свою долю на рынке, нужно бороться за соответствующие цены. Нужно, так или иначе, конкурировать с другими игроками за рынки сбыта. И нужно, чтобы твоя себестоимость была как можно ниже. В твою себестоимость входят сотрудники, то есть граждане, медицина, образование, инфраструктура. Входят не специфические области, в которых ты вынужден быть, потому что как-то надо обеспечивать свою безопасность. И так далее. Вот собственно все. А поскольку сказать это вслух нельзя, это неприлично вслух говорить, потому что мы как бы страна, мы должны процветать и так далее, то начинаются эти карго-культы. А давайте мы скажем, что регионы должны быть самодостаточны. А что это значит? Никто не знает, что значит. Раз никто не знает, значит, нас не упрекнут в том, что мы ошиблись. Т. Фельгенгауэр ― Может Рамзан Кадыров вам расскажет, что такое самодостаточный регион. А. Мовчан ― Чечня один из наиболее самодостаточных регионов в стране мне кажется. Т. Фельгенгауэр ― Потому что деньги Аллах дает. А. Мовчан ― Да, им деньги действительно дает Аллах. И уверенность в том, что деньги будут даны Аллахом завтра у них намного выше, чем в любом другом регионе в России. Т. Фельгенгауэр ― Но государство это ведь все-таки сложнее немножко им управлять, чем нефтегазовой корпорацией. И притом, что возможно для каких-то стран такая бизнес-модель приемлема. Может быть нет. Тут вы меня поправите. Как же так можно выстраивать управление страной. А главное долго ли это все продержится. Такой способ управления. А. Мовчан ― Государством управлять намного легче, чем корпорацией. По нескольким причинам. Во-первых, потому что корпорации находятся в постоянной конкуренции, и у них нет определенных границ. А в рамках послевоенного мира после Второй мировой войны все-таки есть международные соглашения о нерушимости границ, которые более-менее соблюдаются. Т. Фельгенгауэр ― Да, расскажите об этом Украине. А. Мовчан ― Можно рассказать кому угодно. Все-таки Украина не захвачена целиком. И не поделена была. Это некоторое эхо этих соглашений. Пусть не на сто процентов. То есть понятия «фейл стейт» в отличие от банкротной корпорации сегодня в мире почти нет. Оно встречается крайне редко. Кроме того, очень мало корпораций обладают своим ядерным оружием. Я не знаю ни одной нефтяной корпорации, которая может защищать свой рынок ядерным оружием. Очень мало корпораций имеет возможность создавать полномасштабные вооруженные силы, в том числе для подавления забастовок и протестов собственных сотрудников. Я таких не знаю. А вот государство это может делать. Поэтому корпорация, которая управляется также успешно, как, скажем, Демократическая республика Конго, Гамбия и Венесуэла или Зимбабве, не существует в природе. Они давно умерли. А страны существуют. И продолжают жить и управляться, и Мугабе продолжает оставаться, вот в Гамбии проблемы, президент долго-долго был, а сейчас перестал, что скорее исключение, чем правило. А в корпорациях такие президенты вылетают за полгода. Потому что акционеры видят, что цена падает акций. Т. Фельгенгауэр ― Опять у нас все какое-то суверенное. У нас и демократия суверенная. И даже нефтегазовая компания наша и то получилась какой-то не такой. А. Мовчан ― Почему не такой. Очень хорошо, суверенная нефтегазовая компания. Кому же плохо. Т. Фельгенгауэр ― Не знаю. Вот Башнефти расскажите о том, кому плохо. А. Мовчан ― Так Башнефть — это отдел в компании. Когда мыслишь о стране как о компании, и если ты чувствуешь себя президентом компании, то у тебя есть право закрыть отдел, открыть, слить отделы, в управлении переименовать. Это естественно. Т. Фельгенгауэр ― Нам сейчас нужно сделать перерыва три минуты, а вы за это время придумайте тогда, что является Конституцией в таком случае в нашей корпорации. РЕКЛАМА Т. Фельгенгауэр ― Продолжается программа «Особое мнение». Мы тут довольно далеко уже ушли в нашем сравнении государства и корпорации. Так все-таки Конституция в таком случае в нашей корпорации под названием РФ это что? А.Мовчан: Я за любые льготы бизнеса, в том числе за самые необычные А. Мовчан ― Все же мы говорим образно. Т. Фельгенгауэр ― Безусловно. Все совпадения случайны. А. Мовчан ― Но и все-таки то, что я уже проговаривал в рекламу, что, скорее всего, Конституция напоминает некий профсоюзный договор. То есть договор между корпорацией и сотрудниками. Ну и если корпорация изолирована и если профсоюз слаб, то у профсоюза договор тоже исполняется примерно, как и наша Конституция. И сделать с этим что-то очень сложно. Поскольку у корпорации, естественно, у руководства в руках все рычаги. Т. Фельгенгауэр ― И соответственно вопрос о том, как меняется руководство этой корпорации, кому оно подконтрольно, по идее акционеры должны решать, все ли в порядке с корпорацией. А. Мовчан ― Да. Но вот, видимо, акционеры это те, кто выбирает руководство, назначает. Видимо, граждане страны. При этом владение очень сильно размыто. У нас всеобщее голосование, в котором у каждого взрослого человека один голос. Представьте себе корпорацию, в которой есть сто миллионов акционеров и каждый владеет одной стомиллионной, это рай для менеджмента. Поскольку в такой ситуации менеджмент сменить невозможно вообще. Потому что эти мелкие акционеры не в состоянии ни сблокироваться, ни выразить единую позицию. И действительно корпорации, у которых владение очень сильно распылено, они, как правило, становятся кормушкой для менеджмента, менеджмент плохо меняется. И там единственное, что им угрожает это конкуренция внешняя. И поэтому корпорации все-таки получше управляются. Потому что как-то с конкуренцией тоже справляться надо. А если у корпорации ядерное оружие, то и с конкуренцией можно не справляться. Незачем абсолютно. Поэтому наступает просто рай и можно ничего не делать особо. Т. Фельгенгауэр ― Но корпорация так может обанкротиться. Прибыль акционеры получают, нет. А. Мовчан ― Когда банкротится корпорация, то ее активы, что от нее остается, часто достаются кредиторам. Не всегда, но часто. И такой риск всегда есть. И несмотря на то, что в развитых странах банкротство это вообще процесс защиты от кредиторов, а не процесс защиты кредиторов, тем не менее, все равно этот так называемый своп долгого актива он часто происходит и поэтому и менеджмент, и владельцы при банкротстве могут потерять и как правило теряют свою власть. Если банкротится государство, то не происходит ровно ничего. Там Франция объявляла дефолт по своим обязательствам, по-моему, семь раз за 200 лет последних. И ничего не произошло. Франция осталась совершенно на месте, французские активы остались на месте. Поэтому конечно, ответственность менеджмента государства она сильно ниже даже перед самими собой. Потому что они понимают, что, в крайнем случае, никому ничего не отдадим, например, или сотрудникам меньше заплатим. То есть гражданам. И все равно ничего не будет, потому что современный мир, в нем понятие «фейл-стейт» практически отсутствует. Если только оно не взрывается изнутри. А изнутри они взрываются в очень тяжелой ситуации. Т. Фельгенгауэр ― Тогда, продолжая всю эту метафорическую конструкцию, про профсоюзы добитые и недобитые. Хоть какие-то. Потому что мы с вами обсуждали, что расшатать профсоюз, подкупить или посадить, принять какие-то меры против особо активных. Вот следим, что происходит с Алексеем Навальным. Только что пришла новость о том, что сервис Яндекс-деньги блокирует счета, на которые собираются деньги для президентской кампании Алексея Навального. Происходит это по указанию от ЦБ. После чего выходят люди и из Яндекс-деньги и говорят, что да, мы, наверное, вообще на политические цели сбор прекратим. Ну его. От греха подальше. Это вообще как возможно. Ну уже не даете человеку нормально участвовать в политике, дайте ему хотя бы деньги собрать. Попытается хоть что-то сделать. Или нет, невозможно все на корню надо задушить. А. Мовчан ― Мне очень сложно судить, потому что если бы я был начальником большим, и у меня была бы такая проблема, что есть некий Алексей Навальный, вот тот самый Алексей Навальный, который собирает деньги и ведет кампанию, то я бы скорее разрешал, чем запрещал. Прекрасно понимая, что нереально, чтобы в ближайшие 10 лет он собрал вменяемое количество голосов. А карго-культ нужен. Картинка нужна. Пусть собирает, пусть получит свои 10, может быть даже 15%. Очень хорошо. Это, на мой взгляд, было бы всем полезно, просто даже с точки зрения стабильности в стране. И я предполагаю, что дело не в том, что наверху по-другому понимают ситуацию. Я просто думаю, что лестница очень длинная и тот небольшой начальник, который должен принимать решение, он значительно больше боится неожиданного окрика «как же ты позволил», чем замечания – «а вот чего же ты не позволил, а было бы лучше». Все-таки для любого чиновника средней руки риски значительно страшнее, чем премии. Недополучить похвалы от начальства это ладно, а вот если не дай бог, что-нибудь будет усмотрено не то, это может быть катастрофой. И поэтому лучше запретить, чем разрешить. Лучше прекратить, чем не прекращать. И если есть некий Навальный, который номинально против начальства, то лучше ему вставить все что можно в колеса. И все палки куда угодно. Потому что ну даже если потом придут и скажут, что же ты так, это все-таки будет мягче, чем если наоборот. Т. Фельгенгауэр ― То есть мы сейчас говорим о том, есть еще перегибы на местах. А. Мовчан ― Вот да. И да. Т. Фельгенгауэр ― То есть никакого решения сверху, что Навального не пущать, по Кировлесу быстренько всех посадить, этого нет. Просто люди сами себе придумали этот страх. А. Мовчан ― Я не знаю, есть ли решение. Но я предполагаю, что там возможно даже приходили люди сверху и говорили, что ну что ж ты так, дайте человеку, в конце концов, он же не опасен совсем. А чиновник снизу говорит: не верю, завтра у барина настроение поменяется, а голова моя. Уж лучше сейчас зачистить все, чтобы совсем. Т. Фельгенгауэр ― Но на самом деле ведь если так рассуждать, получается, что большая часть проявлений каких-то репрессий в последнее время все чаще употребляют именно это слово, это не есть государственная политика, это страх вот этих конкретных небольших людей на местах. А. Мовчан ― Погодите. Что такое государственная политика. Ситуация, при которой эти репрессии возможны, это государственная политика. У нас есть второе начало термодинамики в физике. Которое в переводе на человеческий язык говорит, что если вы ничего не делаете, то ситуация ухудшается. Вот если власть ничего не делает, ситуация ухудшается. Да, это мы видим. Власть как бы ничего не делает в этом вопросе и репрессии стали инструментом коррупционным, бизнеса, выслуживания перед начальством, инструментом просто защиты самого себя от неизвестно каких рисков. А то барин придет, и ругаться будет. И в стране, где политика сверху ведется таким образом, что подавить лучше, чем не подавить, конечно, все будет подавлено. Потому что кто захочет рисковать. Для того чтобы этого не было, власть должна проводить совершенно четкую политику, которая дает сигнал, что репрессивное действие несет в себе больший риск, чем его отсутствие. А власти зачем, что у нее дел нет других что ли. Власть занята важными делами. Чего ей на репрессии тратить… А.Мовчан: Если у корпорации ядерное оружие, то и с конкуренцией можно не справляться. Незачем Т. Фельгенгауэр ― Управляет нефтегазовой корпорацией. А. Мовчан ― В общем, да. Представьте себе огромную нефтегазовую корпорацию, в которой реально работает из 146 миллионов примерно 2,5, ну еще обслуживающий персонал торгует, еще 5 миллионов. А остальные социальная нагрузка. И представьте себе, что где-то там далеко какой-то там третий зам. начальника отдела кадров как-то к людям плохо относится. Ну вам до этого есть дело? Т. Фельгенгауэр ― Власти до этого может не быть никакого дела. Но ровно для этого у нас есть Конституция, которая нас защищает, для того чтобы этого третий начальник какого-то далекого департамента знал, на что ориентироваться. Есть законы. А. Мовчан ― Какая Конституция? Мы живем в реальном мире. Какие законы. Где. В корпорации какие могут быть законы. В корпорации есть рациональ. Есть необходимость увеличивать доход этой корпорации, причем не который распределяется сотрудникам, а некий абстрактный общий доход. Ну, под это будут заточены все законы. Особенно когда у руководства корпорации вся власть в руках. Т. Фельгенгауэр ― Сейчас делаем перерыв. Мы скоро вернемся. НОВОСТИ Т. Фельгенгауэр ― Продолжается программа «Особое мнение». По поводу ситуации, которая сложилась к 2017 году в РФ это ведь из ниоткуда все пришло. Тут принято все сваливать на лихие 90-е. Говоря о лихих 90-х, как не вспомнить Бориса Абрамовича Березовского. Которому исполнилось бы 70 лет сегодня. Да вряд ли кто об этом вспомнит. Вот человек, который сыграл важную роль или все-таки демонизируют, и без него бы как-то все также сложилось. А. Мовчан ― Мы с вами сейчас упремся в вопрос о роли личности в истории вообще. Т. Фельгенгауэр ― Да. А. Мовчан ― Тот же Березовский попал в нужное время в нужное место или был там гением или демоном, который сумел это место создать. Непонятно. Березовский функционально дал свое имя нескольким очень важным явлениям. В частности, идеи о том, что все должно быть управляемо, в том числе демократия, это идея его, судя по всему. Насколько я помню контекст того времени, это именно он в свое время сформулировал мысль о том, что если люди не принимают правильных решений, надо принимать эти решения за них. И от этого решение не становится менее правильным. Это касалось и системы приватизации, и выборов президента. И выборов в думу. И СМИ. СМИ в середине 90-х стали фактически орудием войны. Внутриполитической. И Березовскому принадлежала идея, что нужно просто собрать эти орудия, так как у нас есть закон о том, что нельзя оружием владеть. Вот СМИ тоже оружие. Они тоже должны государству принадлежать. А государство должно умело ими распоряжаться. Кроме того, ему, конечно, принадлежит еще целый ряд экономических и финансовых схем по дистрибуции средств из государственного кармана в частный. И из одних частных в другие частные. Можно считать отцом финансового инжиниринга так называемого. То есть если вспоминать 90-е годы, основные умы России были заняты вопросом, — как с наименьшими потерями ограбить государство. И переложить деньги в соответствующие офшорные и оншорные пространства. И он был наверное одним из лидеров этих кафедр, научных школ, институтов, которые это делали. Тоже, насколько я понимаю, я не могу сказать, что я знаю наверняка, где-то за всем этим помимо тотального цинизма находилась мысль о том, что когда все будет украдено, то дальше все укравшие должны будут между собой договориться на очень современных основаниях. Тогда возникает общественный договор, настоящая конкуренция, примат права, независимый суд, сменяемость власти. Но впрочем, как понимаю, добавлял он, это произойдет не скоро, а пока мы можем пожить в свое удовольствие. А.Мовчан: Какая Конституция? Мы живем в реальном мире И я, кстати, не готов сказать, что этого бы не произошло, мы не успели пронаблюдать этот процесс. С начала 2000 годов этот процесс был отменен и заменен возвратом к административно-командной системе. Вполне возможно, что мы это бы и пронаблюдали в итоге. Понятно, что не везде в мире это случилось. Во многих местах шел процесс противозаконной передачи активов в частные руки, но не во всех местах это закончилось демократией и приматом закона. Но во многих закончилось, безусловно. И мы знаем очень успешные примеры. Т. Фельгенгауэр ― Да, но нам приходится наблюдать другой процесс 17 лет. А. Мовчан ― Наследие Березовского было заменено на абсолютно другую систему. И в каком-то смысле даже я соглашусь с людьми, которые говорят, что 90-е годы нанесли ущерб государству. Ровно в том смысле, в котором под государством мы понимаем сегодняшнюю систему управления. Потому что, конечно, если бы она выстраивалась изначально, то наверное была бы даже более успешной. Другое дело, что нынешняя система управления наносит ущерб тому, что могло бы быть построено на наследии Березовского. Но это уже совсем теоретический вопрос. Т. Фельгенгауэр ― Давайте к человеку, за которым все внимательно следят прямо сейчас. Я говорю о президенте США Дональде Трампе. Нужно учить новое словосочетание – президент Трамп. Очень большие надежды связывают в России с Трампом. Не очень только понятно, почему. А. Мовчан ― Я даже не очень понимаю — кто. Т. Фельгенгауэр ― Постоянно отовсюду только все и говорят, что вот сейчас заживем. Глядишь, чего-то… Правда, Дмитрий Медведев говорит, нет, санкции никто не отменит, и не ждите. Но все-таки о какой-то политической разрядке, экономической слухи ходят. Очень хочется надеяться, это какой-то самообман бесконечный. А. Мовчан ― Опять же мне очень сложно сказать, потому что разные страты, разные группы людей, разные люди по-разному относятся, конечно. И наверняка есть самые разные мотивации. От наиболее неприятных и дурно пахнущих, исходящих из национальной принадлежности нынешнего или бывшего президента и так далее, и исходящих из того, что у нас ошибочно называется мужской солидарностью. На самом деле является шовинизмом. И до идей достаточно разумных. Мы же, поссорившись в очередной раз с Америкой, после того как она 15 лет снабжала нас кредитами, поддерживала и помогала и вообще неким образом наставляла на путь истинный, мы сами конечно очень сильно испугались. Потому что Америка это не Европа. Америка — очень серьезный противник и если он вдруг проснется и захочет навредить, то он навредит так, что мало не покажется. Тем более что Америка по отношению к нам в выигрышном положении находится, — она далеко. Никакие наши ракеты ее не волнуют, кроме межконтинентальных. А их понятно никто никогда не применит. И надо мириться как-то, вот мы гадость сделали, испачкали ручку двери клеем, а теперь надо как-то мириться. А мириться с тем же президентом, это потерять лицо, а потерять лицо мы не можем еще больше, потому что в нашей хулиганской среде терять лицо даже страшнее, чем побьют. И сейчас очень хороший повод мириться. Что вроде как другой жилец въехал, и вроде ручка того же лица была, а теперь вот новый жилец в квартире. Теперь можно дружить. И мы это так произносим усиленно ровно для того, чтобы он услышал, что мы дружить-то хотим. Может быть так. А с другой стороны совершенно разумное мнение о том, что Трамп говорит, что мы не хотим лезть в чужие дела, у нас своих дел хватает. Значит в отличие от предыдущей администрации, которая руководствовалась идеями некого вселенского добра, слово «вселенское» здесь важно. Потому что добро должно было быть везде во вселенной. А Трамп вроде хочет добра только в Америке. А на остальные места ему все равно. А как раз в этот момент мы можем что-нибудь поделать вокруг себя. А Америка в это не вмешается. Эта тоже идея вполне здравая. Действительно вероятность того, что она вмешается сейчас меньше, чем раньше. Но и, наверное, предсказуемость того, что она сделает меньше, чем раньше, потому что все-таки демократы американские они очень последовательны в своих паттерных поведениях. А Трамп даже не республиканец толком, он случайно выбрался от республиканской партии, и какие у него будут паттерные поведения, никто не понимает. Т. Фельгенгауэр ― Еще хотела поговорить про Давос. Потому что в конце прошлой недели обменялись мнениями Анатолий Чубайс и Игорь Шувалов. Анатолий Чубайс говорит, что там царит ужас, в Давосе. А Игорь Шувалов говорит, что ничего подобного, уж не знаю, куда там ходил Чубайс, наверное, на политические какие-то сессии. Я вот был на экономических, там все хорошо. Будет, кстати, в закрытом режиме докладывать Медведеву. Как там в Давосе. Ужас-ужас, не ужас. А.Мовчан: Наследие Березовского было заменено на абсолютно другую систему А. Мовчан ― Я не был в Давосе. Я не знаю. Т. Фельгенгауэр ― Потому что о чем говорят – что действительно за минувший год брекзит, Трамп, правые побеждают повсюду, и в общем, экономисты бьют тревогу. Оправдано, нет? А. Мовчан ― Какие экономисты? Т. Фельгенгауэр ― Которые выступали в Давосе. Если верить Чубайсу. А. Мовчан ― Ну, может быть, я тогда скажу так: я не вполне разделяю эту тревогу. Т. Фельгенгауэр ― То есть вот эти причины, на которые указывают, это не повод для паники. А. Мовчан ― Я даже не хочу тратить время на академические рассуждения о том, что происходит с экономикой. Вот посмотрите на рынки. Крупнейшие инвесторы, безусловно, пользуются советами крупнейших экономистов и принимают решения достаточно рационально. Если посмотреть на рынки за прошлый год, то они все выросли. Все крупнейшие рынки. Это говорит о том, что крупнейшие инвесторы полагают, что ситуация если и меняется, то к лучшему, а не к худшему. Потому как могли бы рынки вырасти из-за того, что много денег на них выбросили. Но количественное смягчение это практически остановлено. Уж в Америке точно. В Европе оно не такое масштабное. А.Мовчан: Никакие наши ракеты Америку не волнуют. Кроме межконтинентальных Значит, рынки растут потому, что инвесторам кажется, что активы должны стоить дороже. Это значит, что экономическая политика в мире в целом идет в правильном направлении. Это значит, что те риски, о которых говорит Чубайс, риски изоляции, сегрегации, антиглобализации и так далее, они несколько преувеличены с точки зрения инвесторов. Если уже спускаться к физической материи, а что собственно происходит. Трамп хочет выходить из партнерства Тихоокеанского, так партнерства еще нет. Там неоткуда выходить. Трамп хочет вводить пошлину на китайские товары, американцы потребляют китайских товаров на 3% от своего потребления по стоимости. Огромное количество товаров, которые произведены в Китае, они сделаны на базе… маркетинга и комплектующих, которые идут из других стран, в том числе из Северной Америки. Поэтому какой конкретный эффект даже такая пошлина окажет на товарооборот с Китаем, непонятно. Но явно не то, чтобы совсем большой. Окажут эффект ну хорошо, окажут эффект, товарооборот упадет. Значит, что Китай будет формировать меньше резервов долларовых. Это значит, что стоимость американского долга может вырасти. Рост стоимости американского долга не будет позитивным для американской экономики. И советники у Трампа достаточно разумные. Я думаю, что они ему постепенно объяснят, одно дело, что говоришь на выборах, другое дело — что ты делаешь. Посмотрим, как будет дальше. Вот сейчас пока что происходит. «General Motors» объявил, что создаст 3 тысячи рабочих мест в Америке. Правда, несколько сотен тысяч рабочих мест каждый квартал создается. И так и при Обаме. Но это большая победа Трампа, безусловно. Т. Фельгенгауэр ― Есть, что предъявить избирателю прям сразу. А. Мовчан ― И кажется даже миллиард долларов вложат в экономику дополнительно в американскую. Притом, что там 2,5 триллиона долларов в год, по-моему, вкладывается. Т. Фельгенгауэр ― Это детали, Андрей. А. Мовчан ― То есть Трамп хороший актер, Трамп красиво говорит, посмотрим, что он сделает. Давайте не будем торопиться. Мы испугаться всегда успеем. Пока непонятно, пока нет признаков печали. Так же как с брекзитом. Посмотрите, вот брекзит состоялся. А что-то изменилось… Т. Фельгенгауэр ― Первый шок прошел, ничего не изменилось. А. Мовчан ― А ведь вообще ничего не изменилось. Там они никак не могут принять решение в парламенте верить тому, что брекзит состоялся или нет. Они еще могут не поверить в этот факт. Тереза Мэй говорит, что мы сделаем последствия брекзита незаметными. Ни для кого. Т. Фельгенгауэр ― Включая нас самих. А. Мовчан ― Да. Т. Фельгенгауэр ― Ну, в общем, сплошные именины сердца. Зря пугает нас Чубайс. Спасибо большое. Андрей Мовчан сегодня выступал в программе «Особое мнение». До свидания.
Янв 26
Опубликовано в рубрике: Новости Москвы
Комментарии отключены
Извините, комментарии сейчас закрыты.