В. Рыжков ― Добрый вечер. Это радиостанция «Эхо Москвы», в эфире как всегда в это время по субботам программа «Цена Победы». И сегодня, как постоянно мы это делаем в последнее время, я работаю в московской студии радиостанции «Эхо Москвы», а Виталий Дымарский работает из Санкт-Петербурга. Виталий, добрый вечер. В. Дымарский ― Добрый вечер. Гостиница «Гельвеция» как всегда принимает радиостанцию «Эхо Москвы». В. Рыжков ― Так как гость, а точнее, гостья, находится сегодня у тебя в студии в гостинице «Гельвеция», то, пожалуйста, представь ее мне и нашей аудитории. В. Дымарский ― Да, с удовольствием это делаю, Ольга Герасимовна Прутт. Ольга Герасимовна, еще раз добрый вечер. О. Прутт ― Здравствуйте. В. Дымарский ― Вот дальше будут некоторые неожиданности для наших слушателей. Это руководитель школьного музея под названием «А музы не молчали…». Понятное дело, что вот только-только прошли январские дни, в Санкт-Петербурге это всегда дни воспоминаний и памяти о блокаде. И просто буквально пару слов об этом музее, потому что это уникальное совершенно образование, я бы сказал, при всем при том, что, естественно, Санкт-Петербург хранит огромный объем памяти о блокаде, но музей, которому в будущем году исполняется 50 лет, насколько я знаю, музей школьный, при школе, богатейший музей – я там был – которому может позавидовать просто профессиональный музей в любом городе и посвященный любому, я бы сказал, историческому событию, мне кажется, что это совершенно неожиданная вещь. Не каждый день и не в каждом городе такое может быть, и самое главное, что это музей и по объему, и по качеству, я бы сказал, экспозиции действительно просто уникальный, потому что там собрано огромное количество материалов, свидетельств, фотографий, документов, связанных в первую очередь с тем, что такое была, если хотите, культурная жизнь в годы блокады. И вот Ольга Герасимовна Прутт, мы хотели об этом поговорить с ней, во-первых, о музее, во-вторых о том, что такое вообще сегодня память о блокаде в Санкт-Петербурге. Насколько это все сегодня нужно или уже, извините, не нужно, кому это нужно, почему это при школе, что такое этот музей для школьников. В общем, мне кажется, что здесь очень много вопросов, связанных, во-первых, для того чтобы показать саму уникальность этого музея, а с другой стороны, для того чтобы посмотреть, что за этой уникальностью сегодня, какие, может быть, даже и проблемы стоят. Ольга Герасимовна, вот давайте начнем сначала. У нас принято отмечать круглые даты, но 59 лет тоже немало, я бы сказал, да? Как он возник? О. Прутт ― Музею 16 марта на следующий год будет 50 лет. В. Дымарский ― 50 лет – я сказал: 59… О. Прутт ― Да. И всегда он был в школе, он не при школе, он в школе. И в нем работают учителя и ученики. То есть, никаких других сотрудников, специально обученных только музейному делу, а не педагогике, в музее нет. В этом первая его особенность. Вторая особенность, что он начал собираться вслед за музеем истории города после той экспозиции, которая была посвящена истории города, и на Пискаревском кладбище, потому что в 1964 году открыли и Румянцевский особняк, ту самую экспозицию, и на Пискаревском кладбище открыли музей. И в 1968 году уже первая экспозиция нашего музея, сделанная руками только детей учащихся и учителей. Экспонаты приносили ветераны. Идея музея возникла не случайно, потому что культурой и искусством в этой школе всегда занимались, и всегда история города была… В. Дымарский ― Извините, я вас перебью буквально на 10 секунд, чтобы сказать, что школа еще плюс ко всему носит имя Шостаковича. О. Прутт ― Да. В. Рыжков ― Скажите, какой номер школы, и где она расположена. О. Прутт ― Школа номер 235 имени Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Расположена она в Адмиралтейском районе в Старой Коломне, так она называется, на реке Пряжке, угол Пряжки и Мойки, в одном из красивейших уголков города, недалеко от музея Блока, недалеко от Дома музыки, который находится на Мойке. Так что, это совершенно замечательное место. Музей находится в новом здании. В. Дымарский ― А скажите, первый человек, который начал собирать эту коллекцию? О. Прутт ― Вот я как раз о нем хочу сказать, что стали собирать ученики и учителя-ветераны, но идея возникла у Евгения Алексеевича Линда, именно музей на эту тему – культура, искусство. Потому что, я еще раз повторю, школа всегда этим занималась, культурой, и это было очень важно. Это было как бы в рамках интересов школы. Учителя поддержали, и удивительно, что ветераны стали передавать ценнейшие вещи: костюмы театральные, рукописи, ноты, фотографии, альбомы семейные, предметы быта, очень красивые вещи, мебель. И таким образом музей уже с самого начала – это был такой большой настоящий музей с подлинными документами, с мемориальными вещами. Вот шло время, музей рос, и надо было увеличить пространство музея. Построили двухэтажный домик во дворе школы. Потом тоже стало мало места, нужно было увеличивать пространство. Мы вместе со школой в 1995 году, школа переехала на Казанскую улицу, а музей дожидался нового здания вместе со школой. И только в 2005 году построили здание школы, здание бассейна и удивительное пятиэтажное здание для музея. Всех, конечно, удивляет, что пятиэтажное здание самостоятельное школьный музей имеет. В. Рыжков ― Ольга Герасимовна, музей строился за счет Департамента образования, комитета образования? О. Прутт ― Да. В. Рыжков ― Он находится на бюджете города? Или на бюджете школы? О. Прутт ― Бюджет школы, но школа принадлежит образованию, значит, город, городское образование, и таким образом у нас ставки педагогов-организаторов и у меня – я руководитель структурного подразделения. Наша школа имеет такое структурное подразделение. В. Рыжков ― Вот еще вопрос. Мне кажется, сейчас после нашей программы и вашего очень интересного рассказа много людей захочет посетить этот музей. Означает ли то, что он школьный, но при этом любой желающий, кто приедет в город, или житель Санкт-Петербурга, может свободно прийти и посетить этот музей? То есть, он открытый для публики, да? О. Прутт ― Да. Мы принимаем по заказу. У нас, конечно, свободного входа нет, потому что нет свободных постоянно экскурсоводов, но каждый день мы принимаем 2-3 экскурсии. И по телефону с нами можно связаться. Если хотите, я могу продиктовать телефон, но пока еще ничего не рассказывали о содержании музея. В. Рыжков ― Просто мы пока рассказываем нашим слушателям, где находится музей, в какой школе, в каком здании, потому что, конечно, найдутся желающие прийти и посмотреть и послушать. В. Дымарский ― Володя, перед тем, как мы будем, безусловно, о содержании экспозиции говорить, но все-таки здесь мне кажется очень важным, что сама организационная форма – не получается ли так, Ольга, что сам музей как бы сам себя перерос? В. Рыжков ― Ну, да. В. Дымарский ― Что он перерос свои школьные размеры? О. Прутт ― Размеры он не перерос школьные, потому что он до сих пор питается школой, и этого достаточно оказывается. Но другое дело, что он, конечно, исключительный, из школьных музеев особенный. В. Дымарский ― Конечно. О. Прутт ― Потому что, во-первых, тема по значимости, музеи совершенно замечательные есть школьные, но это духовность города в то время, когда, казалось бы, люди должны были все стать друг другу врагами и убийцами. И вопреки всему город жил, именно спасся духом своим высоким. Вот об этом музей. Потом, потому что нужно хранить экспонаты эти особенные, и, конечно, средств школы не хватает. Хотя мы делаем все возможное, и экспозиция у нас современная, и помогала Валентина Ивановна Матвиенко. Я должна сказать, что 6 миллионов, отпущенных городом на экспозицию школы в то время – это было событие, все очень высоко оценили. В. Дымарский ― Я не знаю, может быть, вам это обидно будет услышать, или нет, я не знаю, насколько вы держитесь за этот статус школьного музея, но я все-таки не зря спросил о том, что, не перерос ли он. Может быть, есть все-таки смысл его выделить, и чтобы он был замечательным просто самостоятельным музеем? Не будет ли это легче, его существование вот в таких условиях, более понятных для музея? О. Прутт ― Может быть, когда-нибудь это и будет, но пока сейчас это такая, понимаете, часть школы. Вот вы спросили, почему имя Шостаковича. Дело в том, что в 1996 году в 90-летие Шостаковича школа получила это имя не случайно, потому что были собраны экспонаты по Седьмой Симфонии Шостаковича, по учителям и ученикам Шостаковича в нашем музее, собрали всех исполнителей, собрали артиллеристов, которые защищали премьерное исполнение Седьмой Симфонии 9 августа 1942 года. Это было их домом. Не только музей, но и школа принимала, но школа на этом росла, школа стала замечательной музыкальной школой. В. Дымарский ― То есть, школа не хочет расставаться с музеем? О. Прутт ― А может быть ей не нужно расставаться, просто нужно создать какие-то условия особенно исключительные. Ну, вот есть же школа при президенте, есть же школы, там, какие-то лицеи. То есть, может быть, подумать, как-то особенно вот эту школу выделить. Ну, я, конечно, не решаю эти вопросы, но при той администрации, которая у нас существует, нам живется довольно интересно и хорошо, тем более, в новом помещении. Вот я просто говорю про реставрацию экспонатов, про новую экспозицию. Силами просто школы мы не можем это сделать. В. Дымарский ― Вот, хорошо, вам сейчас повезло, у вас там руководитель, при нем, как вы говорите, хорошо. Но вы же понимаете, что такое наша жизнь. Завтра, не дай бог, сменят руководителя, и придет другой руководитель. То есть, все зависит от некого субъективного фактора. О. Прутт ― Виталий Наумович, вы уверены что с Эрмитажем все будет хорошо после Пиотровского? В. Дымарский ― Нет, не уверен. О. Прутт ― Поэтому давайте говорить про сегодняшний день и про те возможности, которые дает школа музею. Это живой источник, от которого питается школа, а музей питается… В. Дымарский ― Еще вопрос, касающийся именно школы, школьного характера музея. Для учеников школы посещение музея обязательно? О. Прутт ― В каком плане обязательно? Они без этого просто не могут жить, потому что у них есть уроки, у них внеурочная деятельность, кружки, и потом очень много внеклассных мероприятий, в которых ребята как раз и участвуют и в спектаклях, и хоры. В. Рыжков ― Я так понимаю, что они же еще и, видимо, очень много работают в музее. О. Прутт ― Да. В. Рыжков ― Как раз с экспозицией, с реставрацией материала, со сбором материала. О. Прутт ― С реставрацией материалов нельзя работать, потому что у нас только документы подлинные, мемориальные вещи. В. Рыжков ― Но все равно ребятишки наверняка очень много делают по музею всякой работы? О. Прутт ― Много делают, приносят экспонаты, читают их, ведут экскурсии, изучают эти экспонаты, много делают. Но к нам приходят очень много ребят из других школ. Очень много. И есть такие учителя, которые не мыслят своей деятельности без посещения ежегодного нашей школы, приходят с разными классами. Знаете, что удивительно, приходят и с целыми композициями поэтическими, музыкальными, приходят со своими сценариями, со свечами, устраивают линию такую… Но мы как-то стали не о том говорить, мне кажется… В. Рыжков ― Ну, почему, о том, о том. О. Прутт ― Востребованность музея как школьного, она большая. Очень много иностранцев к нам приходят, очень много телевизионщиков, журналистов, писателей и отечественных, и зарубежных, и создаются книги, и фильмы об этом, о темах нашего музея. Седьмая Симфония — неиссякаемая такая дорожка в наш музей, нескончаемый путь, потому что все, наверное, страны у нас побывали, даже Новая Зеландия, Япония. И там везде это все после того, как издается книга, это тоже создается телевизионная передача, и к нам поток идет людей, которые прочитали. В. Дымарский ― Я, кстати, могу сказать, что я в прошлом году был в музее у Ольги Герасимовны, а буквально мы договорились о нашей сегодняшней беседе, буквально несколько дней назад мы встретились с Ольгой Герасимовной на премьере фильма ВВС. Здесь на »Ленфильме» показывал премьеру своего фильма о блокаде через Седьмую Симфонию Шостаковича. О. Прутт ― «Предчувствие Победы». В. Дымарский ― «Предчувствие Победы» он по-русски называется. Мне, кстати, намного больше нравится название по-английски этого фильма: «Город, который победил Гитлера». Мне кажется, очень красивое хорошее название. В. Рыжков ― Да, очень сильное. О. Прутт ― Мне тоже нравится. В. Дымарский ― Не знаю, зачем поменяли по-русски, но дело не в этом, да. Так вот, я так понимаю, что вот такого рода темы, если человек берется – англичанин, не англичанин – я так понимаю, что мимо вашего музея просто невозможно пройти. О. Прутт ― Никто не проходит, нет. В. Дымарский ― Потому что собрано очень много, как я понимаю, из вашего музея, тот же первый состав оркестра, который… О. Прутт ― Все фотографии, какие там были разложены, все у нас. Потом эти темы по культуре и искусству города о Театре Музыкальной комедии, о работе фронтовых бригад, работе оркестра, они сейчас уже довольно известны. А представляете то время, когда это все собиралось, когда это все изначально только у нас комплектовалось, когда к нам приходили огромное количество этих людей, повторяю, это было их домом и домом наших ребят. Они все между собой общались, а это люди были высокой культуры, поэтому наша школа исключительная еще в этом плане, что здесь вот такая преемственность существует. В. Дымарский ― И надо понимать, что это 1968 год, то есть, музей стал собираться еще до »Блокадной книги» Гранина и Адамовича, да? О. Прутт ― Да. В. Дымарский ― До очень многих тех открытий, которые нам в последующие годы уже дали через дневники многие, да? Сейчас уже практически все… О. Прутт ― Но я тоже думаю, что не все дневники собраны, и приносят тоже очень много документов. А, кстати, вы вспомнили «Блокадную книгу» — Даниил Александрович Гранин приходил к нам в музей и принес блокадные хлебные карточки Ольги Федоровны Берггольц и ее мужа, принес свою машинку, на которой он печатал «Блокадную книгу» и подарил один из томов «Блокадной книги», написав: Музею настоящей блокады книга тоже настоящей блокады, с уважением Даниил Гранин. Так что, это такой раритет у нас. В. Рыжков ― Ольга Герасимовна, вот музей имеет очень необычное название: «А музы не молчали…», да? Расскажите о замысле. Правильно ли я понимаю, что в основном вы собираете документы, сведения о культурной жизни Ленинграда времен блокады, или вы уже гораздо шире сейчас вышли и в целом уже рассказываете о блокаде, не только о культурной жизни города блокадного, но и вообще о блокаде как о целой эпохе в истории города? О. Прутт ― Изначально, потому что не только те, кто давали эти концерты блокадные, но и люди, которые слушали эти концерты, они тоже вошли в число наших как бы героев, посетители фронтовых концертов, спектаклей, премьеры Седьмой Симфонии, тоже они все стали. А за ними как бы их родственники, друзья, близкие. Таким образом, такой очень широкий круг жителей города изначально даже охватывали. Ну, а сейчас мы разговариваем вообще со всеми блокадниками, потому что уже трудно выбирать только деятелей культуры, их совсем мало осталось. В. Дымарский ― И блокадников-то мало осталось. В. Рыжков ― Ну, как мало? Я вот посмотрел, все-таки сейчас по-прежнему в городе живет более 100 тысяч человек, которые награждены медалью «За оборону». Но их немного, действительно, но более 100 тысяч человек, которые имеют знак «Житель блокадного Ленинграда». То есть, на самом деле город по-прежнему в значительной мере населен людьми (все-таки больше 100 тысяч – это серьезная цифра), которые хотя бы маленькими детьми или в раннем детстве, но все-таки застали это страшное время. О. Прутт ― Да. В. Рыжков ― Так что, нельзя говорить – вот это, мне кажется, очень важно для понимания, не знаю, это и моя гипотеза, и вопрос к вам, Ольга Герасимовна, мне кажется, что блокада для ленинградцев, для санкт-петербуржцев – это не история по-прежнему. То есть, по-прежнему для десятков тысяч людей – это их собственная судьба, это их собственная жизнь. И поэтому такое острое ощущение этой истории так, как будто бы это было только вчера. О. Прутт ― Да, я с вами полностью согласна. Действительно это живое, и очень болезненно, если неосторожно об этом говорить, поэтому изначально Евгений Алексеевич Линд, который был основателем музея, и те учителя, которые были вместе с ним, это Елизавета Семеновна Сидельковская, это директор первый Макаров, обязательно нужно этих людей называть, потому что, понимаете, как делается школьный музей? Это же учителей снимают с уроков, они что-то готовят, это кто-то кого-то замещает, это кто-то кому-то помогает, остается до ночи или ночами работает. Там же нет просто освобожденных людей, поэтому, это были не просто энтузиасты, хотя слово энтузиасты для нашей школы, в общем-то, хорошее слово. И я должна сказать, что изначально это было очень важно, то, чтобы осторожными руками, а Евгений Алексеевич говорил так, что ни один не проверенный, ни один как бы ложный какой-то факт не должен быть в музее и ни один гнусный факт. Вот это было очень важно, потому что от детского восприятия убирались ужасы страшные, как-то оперировали и опирались на высокую духовность, на высокое проявление человечности. А низости какие-то, они в музей не входили, хотя они были, хотя все знали, и я жила в квартире, где были блокадники у меня соседи, там и учителя в моей школе были, которые пережили блокаду, конечно, они рассказывали какие-то негативные вещи, но больше было хорошего. И вот это хорошее, чтобы оно как-то в нашем музее оседало, вот, знаете, как ил оседает в реке, чтобы это было, чтобы росло на этом, взращивалась человечность и взращивалось как бы будущее поколение. Ну, и оказалось, что это справедливо, потому что, когда сейчас собрали очень много фактов – дневников, писем, рассказов устных людей, то, конечно, в основном из них выступает правда такая, человеческая, человек сильнее, чем просто физическое тело. И даже люди, которые писали дневники, тот же Юра Рябинкин из дневника, который опубликовал Даниил Александрович Гранин, и вот в этом фильме, который мы с вами смотрели, читают неопубликованный дневник, и женщина, которая рассказывает о неприятностях, о негативном поведении своего мужа, она пишет: не осуждайте нас, потому что вам невозможно представить, что мы пережили. Но она же пишет дневник, она же рассуждает, она же сама с собой думает, она остается человеком в этом качестве. И вот это нужно понимать, что те документы, которые до нас дошли, они все дошли именно спасенные человеческими какими-то усилиями. Те, кто потеряли человеческую личность, они, конечно, следа никакого не оставили. К сожалению, может быть, потому что по ним тоже могли бы делать какие-то реставрации… В. Дымарский ― Я думаю, что-то есть, наверное, и я знаю, что есть исследователи, петербургские в первую очередь, которые писали на эти темы, очень неприятные, но исследования эти есть, они должны быть, в конце концов. Может быть, детям нельзя… О. Прутт ― В Музее обороны и блокады, там же рассказывается о карточках, как их подделывали, о каких-то случаях каннибализма. То есть, это есть. Но, опять же говорю, что это то, на чем ничего не растет. Это случаи, которые и сейчас в жизни есть. Почему вот он стал бандитом, а не хорошим человеком, учился у одной и той же учительницы или жил в одной и той же семье, такие люди есть. А я должна сказать, что у нас рассказывается о Седьмой Симфонии. Одна исполнительница Ксения Маркьяновна Матус, гобоистка, она вела дневник. И вот она, ну, как бы Седьмая Симфония Шостаковича – это то самое известное, светлое, высокое, что было в блокадном Ленинграде, премьера ее. Но с ней в квартире жил человек, который как раз занимался какими-то очень плохими делами, с нее брали подписку, чтобы она об этом никогда не рассказывала, она присутствовала на суде, и, видимо, там тоже какие-то следы людоедства были. Но вот даже в одной квартире люди как бы одинаковые по возрасту. Как мы можем говорить, что не воспитали, недоучили, или разное социалистическое у них… В. Дымарский ― Это очень сложно, это невозможно. О. Прутт ― Да, это очень сложно. В. Дымарский ― Это, кстати говоря, вот вы вспомнили, это меня потрясло в фильме, дневник этой женщины, она, по-моему, психолог. О. Прутт ― Да, меня он просто потряс. В. Дымарский ― Рассказывает о поведении своего мужа, который крал, она видела, как он крадет у своих детей хлеб. О. Прутт ― Да. В. Дымарский ― И она его прощает в конечном итоге. Это вообще такие страсти, это, знаете… вот как мы ушли от школьного музея. О. Прутт ― Да. Но это тоже все в музее собрано, это же не детский, не игрушечный музей. В. Дымарский ― Да, и она пишет это как аналитик, не как жена этого человека, она за ним наблюдает, потому что он не может ничего сделать с собой, со своей природой человеческой. О. Прутт ― Нужно сказать, что почти все дневники вот этим потрясают анализом, оценкой своего поведения, окружающих и будущих, тех, кто будет читать. А в дневнике Лены Мухиной вообще написано, что: ты мой единственный друг, свидетель, и вот я тебе доверяю свои мысли и чувства, но если захотят прочитать и другие, но если они захотят и попросят, если им это будет нужно. То есть, вот такое какое-то трепетное и щадящее отношение к другим людям. Если им будет нужно, не навязывая нашу историю, если они попросят и захотят знать то, чем мы жили. В. Дымарский ― Хотят знать? О. Прутт ― Я думаю, что да. В. Дымарский ― Или мы навязываем все-таки эту память? О. Прутт ― Я думаю, что да. Потому что не хотят знать те, кто не знают, а люди – как правильнее сформулировать? Те, кто приходят в музей дети, они очень мало знают, но их приводят учителя, которые их уже подготовили, они знают. Те, кто приходит писать книгу, они тоже уже что-то знают. Ну, вот мы сейчас, к сожалению, столкнулись с таким фактом, что вышла книга Алексис Пери, которую никто не видел и не знает – вот она передо мной лежит на столе. В. Дымарский ― Да. Но шуму вокруг нее уже много. В. Рыжков ― Виталий, давайте мы сделаем так. Мы сейчас уйдем на пару минуточек буквально на самые свежие новости на »Эхе Москвы» и на очень коротенькую рекламку, а потом вы расскажете об этой книжке. НОВОСТИ В. Рыжков ― Еще раз добрый вечер, по-прежнему в эфире радиостанция «Эхо Москвы», программа «Цена Победы». Сегодня у нас очень, как мне кажется, приятная, интересная и полезная беседа. Я нахожусь в московской студии, Виталий Дымарский в Санкт-Петербурге, а в гостях у нас Ольга Герасимовна Прутт, директор потрясающего школьного Музея истории ленинградской блокады. Начинался он, как она уже успела нам рассказать, с деятелей искусств, с культурной жизни города в годы блокады, но потом разросся и практически сегодня затрагивает все сферы жизни блокадного Ленинграда. Ольга Герасимовна, вы начали рассказывать о книжке, которая наделала много шуму, на этом мы ушли на новости и рекламу. Расскажите, что это за книга, и почему она наделала столько шума? О. Прутт ― Я думаю, что она наделала столько шума – вот начнем с этого – потому что никто ее не читал и не держал в руках. В. Рыжков ― Но это обычно так и бывает, да. О. Прутт ― Да, вот взять в руки книгу и обложка: мать несет на руках ребенка, у которого кусочек хлеба крохотный. И мать добрейшими глазами смотрит на все человечество и на нас с вами вот уже в будущем. И она прижимает его бережно, у нее на локте висит бидончик, может быть, продукты будут, или вода будет, я не знаю. Я не знаю историю этого снимка, я никогда его не видела. Где-то Алексис его нашла. Но вот посмотреть на эту книгу – ты же не скажешь, что разговор идет об убийцах, о врагах, о каких-то людях, потерявших вообще человеческий облик. И дальше, если открыть, только иллюстрации посмотреть этой книги, то здесь видно, что детские рисунки, рисунки сотрудников Публичной библиотеки, фотография как раз вот этой Ксении Маркьяновны Матус, про которую я рассказывала, гобоистки. Тут дневники, страницы дневника дочери концертмейстера, любимого концертмейстера Шаляпина, Нины Мервольф, которые у нас находятся в музее. И там семь смертей на обложке, потому что мама, папа, все погибли, и она как бы об этом пишет, но под этими датами смерти стихи Берггольц, и она как бы тоже себя поддерживает этим. В. Дымарский ― Я просто хочу сказать, что эта книжка английского автора Алексис Пери… О. Прутт ― Американского. Она профессор из Бостона. В. Дымарский ― Прошу прощения. Это, собственно говоря, здесь ничего нового в этой книге нет, в том смысле, что у нас это все практически известные дневники. Другое дело, что и за рубежом продолжают интересоваться – вот мы сейчас рассказали вам в первой части о том, что мы фильм смотрели ВВС, это вот американцы, значит, сейчас американский автор делает книжку о блокаде. То есть, эта тема у нас и не только у нас она еще до сих пор как бы существует. И вдруг именно потому, что это американец, как я подозреваю, вдруг на эту книжку вылилось, к сожалению, как часто у нас в последнее время, выливающаяся агрессия, да? О. Прутт ― Просто очень обидно, потому что сама Алексис, я говорю, что она производит впечатление очень теплой замечательной… В. Дымарский ― Алексис – она тоже прошла через ваш музей? О. Прутт ― Да, да. Семь лет она бывала в нашей стране и каждый раз она заходила в наш музей. Но больше скажу, что те блокадники, с кем она встречалась, очень многие – это были рекомендованные нами люди. И она с ними подружилась, она с ними общалась, они ей дарили письма, давали, а нашему музею она прислала из Вашингтона документы из музея Холокоста, мне нужно было для уроков музееведения. То есть, это совершенно замечательный человек. И вот, почему она эту книгу писала? Потому что она говорила: в Америке очень мало знают вообще об истории Советского Союза, а тем более о блокаде. И она увлеклась этой темой. Она в Беркли училась, в Беркли была профессором, а потом вот она уже в Бостоне стала, и Гарвардский университет как бы предложил ей написать эту книгу. Но она стала писать эту книгу не для нас, не для всего человечества, а конкретно для своих студентов, для англоязычных людей, которые могли бы прочитать вместе с ней страницы дневников и писем, где она рассказывает об этих людях. Она мне сказала, что дневники даже Веры Инбер, что они опубликованы тоже с большими купюрами и не целиком, что она очень зауважала эту поэтессу, к которой очень многие люди как-то не совсем положительно относились, не очень ее поэзию любили, достаточно рафинированную и, считали многие, неправдивую. И когда я услышала о том, что уже эта книга вышла и о том, что блокадники наши, дорогие наши блокадники, Блокадное общество, с которыми мы очень дружим, выступают против перевода этой книги на русский язык, я тоже очень удивилась, потому что книгу еще не получила и ничего от Алексис не слышала. И вдруг я 29 декабря получаю такое письмо: «Пишу, чтобы сообщить вам о том, что в одном из последних выпусков газеты «The Guardian» вышла публикация, рассказывающая о моей книге про блокадные дневники, в том числе о дневнике, которым вы любезно поделились со мной. Несмотря на приятный неожиданный для меня факт внимания журналистов к моей книге, рецензия, опубликованная «The Guardian», во многом вводит в заблуждение. На мой взгляд, в статье, описывающей мое исследование, совершенно проигнорировано мое уважительное отношение и почтение к блокадникам и их семьям. Прозвучавшая в газете интерпретация, судя по уже полученным мной откликам, обидела многих людей, которые посчитали мое исследование неуважительным по отношению к блокадникам. За все семь лет работы над этой книгой я ни разу не усомнилась в том, что блокадники были героями. Статья в газете об этом умалчивает, поэтому я считаю важным сообщить вам об этом частным образом. Я преклоняюсь перед автором каждого блокадного текста, для меня это люди, которых я безгранично уважаю и пытаюсь понять. Я считаю за честь работать с их текстами и очень благодарна всем, кто оставил об этом событии свои свидетельства. Более того, именно уверенность в том, что эти тексты ценны не только для русскоязычного читателя, но и для людей других культур, стали стимулом к появлению этого исследования и этой книги. Я попросила «The Guardian» напечатать опровержение к статье. Мне очень жаль, что моя книга, в создании которой вы мне так помогли, оказалась в эпицентре весьма болезненной для меня дискуссии. В надежде на понимание, с уважением, Алексис Пери». В. Дымарский ― Это автор, которая попала в такой… и, соответственно, наши люди тоже внесли свой вклад… В. Рыжков ― Знаешь, Виталий, я надеюсь на то, что сейчас нас слышит очень много людей, и я вот обращаюсь ко всем и особенно к тем людям, которые пишут, в том числе и пишут рецензии. Мне кажется, очень здорово было бы, если бы кто-нибудь из наших соотечественников прочитал эту книгу и написал объективную рецензию. Потому что иногда действительно бывает так, достаточно одной ангажированной или искажающей смысл книги статьи, для того чтобы сложилась совершенно неверная репутация. В. Дымарский ― Причем, при этом явно автор руководствовался вполне даже совершенно другими соображениями, пропагандистскими и другими. В. Рыжков ― Об этом и речь, не имеющими отношения наверняка ни к самой книге, ни к теме Ленинграда блокадного и так далее. Поэтому было бы очень хорошо, если бы кто-то нашел эту книгу и напечатал хорошую рецензию в нашей прессе, для того чтобы все-таки… В. Дымарский ― А фотография потрясающая, о которой Ольга Герасимовна говорила, на обложке. О. Прутт ― Потрясающая, да. И здесь замечательные фотографии детей, которые сидят в белых рубашечках, и фарфоровые чашки. То есть, это совершенно книга не о зверствах, вот таких, в семье, где люди потеряли человеческий облик. В. Дымарский ― Ольга Герасимовна, а вот такой вопрос, с каких лет можно говорить о блокаде детям? О. Прутт ― Вы знаете, к нам дети приходят детсадовские, и мы им рассказываем просто о жизни города, показываем интересные вещи, и говорим, что… В. Рыжков ― А у меня вопрос в связи в этим прямо вертится на языке, вот когда дети приходят младших классов, или средних классов, или старших классов, когда они уже много понимают, что вызывает наиболее у них такой детский человеческий жгучий интерес? Что им интереснее всего, по вашему опыту, в вашем музее, какие сюжеты? О. Прутт ― В нашем музее от и до, вы правильно сказали. У нас есть чучело попугая Жако, который пережил блокаду. Этот попугай был говорящий попугай, жил он у одной актрисы. Его спасли артисты в блокадную первую зиму, когда хозяйка не запаслась ни орешками, ни семечками, они подкармливали попугая – каждый делился крошечкой от своего хлеба. Поэтому этот попугай для всех самый любимый экспонат. Но у нас есть рояль из Союза композиторов, на котором играли все композиторы того времени. На этом рояле Игорь Стравинский учился и профессор Калафати с ним занимался. В. Рыжков ― Потрясающе! О. Прутт ― На этом рояле учился также и Шостакович, а потом… В. Рыжков ― А если не секрет, какой марки рояль? О. Прутт ― Bechstein, одна из первых марок. До сих пор играет. Это самый замечательный экспонат, потому что он до сих пор играет и говорит тем же голосом, которым он говорил с блокадниками. В Союзе композиторов иногда на нем проигрывали новые произведения, когда приходили, но вот в блокаду изредка собирались в первую блокадную зиму, а потом чаще собирались композиторы. И на этом рояле играли печальную музыку, когда композитора Малкова привезли на саночках. Обязательно хотели попрощаться в Союзе композиторов и дальше повезли товарища на кладбище. То есть, от самого вот такого… И каждый ребенок, который играет, у нас может играть на рояле, этот рояль звучит каждый день, потому что в каждой группе экскурсантов есть ребенок, который хорошо играет или только учится играть, но он может, имеет право прикоснуться к этому роялю. И все фотографируются с этим роялем. В. Дымарский ― То есть, трогать можно? О. Прутт ― Да, можно. У нас можно почти все трогать. В. Рыжков ― То есть, можно играть на рояле, на котором играл Шостакович и Стравинский? О. Прутт ― У нас можно поднять фугасную бомбу, которая попала в квартиру Софьи Петровны Преображенской, надеть каску пожарную Загурского, который был председателем управления культуры. У нас много, и чайник, с которым ходили за водой. У нас можно увидеть штык и землю с Невского пятачка, потому что композитор Виктор Константинович Томилин погиб на Невском пятачке. И, собственно говоря, с этих экспонатов, с этой темы начался наш музей. У нас очень много игрушек, у нас детская тема, у нас детская мебель, у нас елка с елочными игрушками, парта, доска от старой школы, книги, изданные в блокадном Ленинграде, детские книги, которые читали. Так 4 рояля, не только один рояль, и все с историей своей. Музыкальные инструменты из Седьмой Симфонии. Те инструменты, к которым прикасались музыканты и на которых они играли ту замечательную премьеру и другие концерты. Фрак Карла Ильича Элиасберга, фрак Каменского, пианиста. Театральные костюмы, вещи, даже тексты ролей, афиши самые разные, от рукописных, вышитых и до печатных афиш. Это бесконечное количество я могу вам повторять все, что имеет отношение к культуре блокадного Ленинграда, к культуре нашего города, мы постарались и стараемся. А художников сколько! У нас же подлинные картины художников. И то, что они рисовали, писали для себя, и записные книжки композиторов, рукописи композиторов, которые почти никто не видел, потому что в Пушкинском доме представляются рукописи писателей, они видят, какой почерк был, как оформляли писатели, как любовно. А у нас выставлены рукописи композиторов, и каждый видит, как это заботливо, замечательно было. Потому что, еще раз вам говорю, как-то очень красиво в нашем музее. Хотя это все страшно, да, это страшно. В. Дымарский ― Надо еще, мне кажется, одну вещь здесь понимать, что до сих пор, в общем, в Петербурге, это не в обиду будет сказано существующему музею, там руководство, насколько я их знаю, они тоже это понимают, до сих пор, в общем-то, в Петербурге нет полноценного, я бы сказал, музея блокады. Вы согласны со мной, Ольга Герасимовна? О. Прутт ― Конечно. В. Дымарский ― Тот музей, который существует, его руководство тоже это знает. О. Прутт ― Да, они очень болеют за это. В. Рыжков ― То есть, нет такого музея, масштаб которого соответствовал бы масштабу подвига города? В. Дымарский ― Конечно. Это же известное дело, что после войны Музей блокады был закрыт по распоряжению, если я не ошибаюсь, Маленкова. Понятно, что не сам он решал, был еще над ним, кто решал такие вещи. И Музея блокады очень долго не было вообще в Ленинграде. О. Прутт ― Вот я говорю, в 1964 году первая экспозиция в Румянцевском особняке и Пискаревское кладбище. В. Дымарский ― После войны, да. И, в общем-то, до сих пор полноценного музея, как мне кажется – да не только мне – создать в Ленинграде, в Петербурге пока не удалось. Хотя вроде все стараются, и я думаю, что в конце концов, будем надеяться, что что-то получится. О. Прутт ― Могу высказать крамольную такую мысль, что сейчас готовятся сделать мультимедийный большой огромный Музей блокады, посмотрим, что там будет. Задумка есть. В. Дымарский ― Да, там даже здание выделили. О. Прутт ― Да. Но, представляете, если весь город – это пространство блокады, весь город. В этом месте был Дом радио, в этом месте был Театр Музыкальной комедии, здесь Большой зал филармонии, здесь Александринка и выступали артисты, здесь Военно-шефская комиссия, вот это Союз композиторов, Хореографическое училище. То есть, нужны хорошие, наверное, полноценные экскурсии по городу, нужны какие-то в каждых местах, может быть, небольшие тоже рассказы об этом событии. И наш музей, ну, никто не заменит, какой бы огромный музей ни построили, мы туда экспонаты, понятно, не передадим, потому что столько лет существует музей – это не собственнические мои чувства какие-то – столько лет существует музей, который силами школы, усилиями людей собирается, и бережется, и сохраняется, это целая тема, как музей, между прочим, сохранился, и как он выжил, и как он до сих пор живет. Это же энтузиазм людей и жизни людей просто. В. Дымарский ― Я бы сказал, еще удивительно, что его не закрыли при всех наших чиновничьих… О. Прутт ― Ну, нет, наоборот, к музею очень хорошо относятся, музей ценят, уважают. В. Дымарский ― Я не сейчас говорю, я говорю – 50 лет. О. Прутт ― Нам помогли, когда мы были 9 лет на пустыре, тем не менее, помогли музею, построили здание. Мы могли бы закрыться, для этого мы сохранялись без воды, с гаснущим светом постоянно, на пустыре среди развалин 9 лет музей функционировал и заслужил дважды звание лауреата Всероссийского конкурса школьных музеев. В. Дымарский ― Школьный музей, между прочим, является членом Союза музеев России. О. Прутт ― Да. В Золотую книгу включен, грант Всероссийского конкурса «Александр Невский» мы имеем. Но я просто что хотела сказать. Так вот мы не закрывались, для того чтобы представление о музее было, в то время когда практически на помойке мы существовали. Но все равно, потому что, если бы мы это убрали в ящики, музей бы никогда не открыли. Масштаб его трудно было предвидеть и представить, если ты его не знаешь. Мы писали Ростроповичу, мы встречались с очень многими интересными людьми. Губернатор Яковлев тоже в этом как-то участвовал. С Собчаком мы возили выставку музея в Бельгию на 40-летие освобождения Антверпена от фашистов. И там на корабле Смольный была развернута наша выставка, и это была штаб-квартира Собчака. Дальше мы возили в Италию на 300-летие Петербурга, там была выставка большая про исполнение Седьмой Симфонии, это делало Общество российско-итальянской дружбы. Возили в Германию. В Москве в течение года была выставка. К 100-летию Шостаковича возили в Самару и участвовали в празднованиях, и выставка наша была в городе. Так что, музей, в общем-то, известный для многих людей. Но, к сожалению – ну, это не Эрмитаж, конечно, про который знает каждый житель на земле. В. Дымарский ― Кстати говоря, в Петербурге, я думаю, что каждый знает про ваш музей. О. Прутт ― К сожалению, нет. Очень многие, да. Вот сейчас вышла газета, в »Российской газете» написали, большая статья, даже на двух полосах, про музей, 19 января она была, и очень многие люди стали звонить – здесь телефон проведен – стали звонить, что впервые услышали, впервые узнали. В. Рыжков ― Давайте, Ольга, я предлагаю, назовите телефон ваш санкт-петербургский, потому что я уверен, нас слушает очень много людей, и многие захотят сами или со своими детьми прийти в вашу школу и посмотреть ваш музей. Дайте телефон и адрес, чтобы действительно люди могли прийти и посмотреть. О. Прутт ― Пожалуйста. Набережная реки Пряжки дом 4-6. Это адрес школы. И телефон (812) 572-58-87. С 11-ти до 6-ти музей работает, но только по заявкам. В субботу, воскресенье не работает, так же, как и школа. Но бывают исключения всякие. В. Дымарский ― Бесплатные экскурсии? О. Прутт ― Бесплатные, да. В. Рыжков ― У нас остается 5 минут, и вот я еще что хотел спросить вас. Вот сохранение исторической памяти – очень сложная задача, потому что годы идут, события отдаляются от нас, молодежь все меньше знает о том, что происходит. Но вот сейчас, например, я думаю, школьники-французы и школьники-немцы, они уже не понимают и представить себе не могут, что между французами и немцами было три кровопролитных войны, две из которых мировые, и что немцы и французы убивали друг друга миллионами. И то же самое, к сожалению, происходит с памятью о нашей войне, потому что с каждым новым поколением это все уходит вглубь, вглубь и вглубь. Вот как вы думаете, вообще, можем ли мы сохранить вот такую живую эмоциональную память о блокаде, и вот вы по детям, которые приходят в ваш музей, по школьникам, вы чувствуете, что это их эмоционально цепляет, и что для них это не история Троянской войны, или, там, Пелопоннесская, а что это действительно то, что касается каждого из них, их родного города? О. Прутт ― Вот вы очень хорошо сказали: когда это касается их и когда это касается человеческих судеб – конкретные истории конкретных вещей. Это музей действительно судеб ленинградцев, петербуржцев. Точно, формулировка такая может быть. В. Рыжков ― А эмоционально это их задевает, вот нынешнее молодое поколение? О. Прутт ― Задевает. Вот я говорю: рояль играет, музыка звучит, стихи читаем. Ну, конечно, зависит очень много от того, насколько подготовленные люди придут. В. Дымарский ― От того, что говорят дома… О. Прутт ― Да, да, насколько они и умеют слушать, и умеют как-то общаться с немыми экспонатами, насколько они умеют их как-то разговорить. Вот мы всегда говорим, что: ты беседуешь с предметом, это твой диалог. В. Дымарский ― Но надо еще иметь в виду, как я понимаю, что школа такая специализированная, да? О. Прутт ― Я даже не про нашу школу говорю. В нашей школе другого нет, у нас с 1 класса приводят, они знакомятся. Мы хотим, чтобы каждый ребенок свой экспонат имел и как бы его сохранял и с ним дружил. А когда приходят просто другие люди, далекие, едут в комфортных автобусах, комфортабельных, теплый день солнечный – придут, а мы их встречаем, у нас прохладно, у нас жесткие скамейки, сразу мы сажаем их. Сразу у нас очень много скульптуры городской, такой тоже позволяющей как-то войти в соответствующее настроение. Декорации на сцене тут же в вестибюле – разрушенный дом, надпись: «эта сторона улицы наиболее опасна», еле-еле заметная, в нее надо всмотреться. Картины, почти покрытые мелом, художник Симонов рисовал, в которые надо всмотреться, вглядеться, чтобы только что-то понять, и уже остаться там, пока ты не прочувствовал все это. То есть, это сама экспозиция помогает все это почувствовать. Потом, мы же разрешаем приходить небольшими группами. Ну, нашим детям – им особенно повезло. Экскурсантам – конечно, надо заслужить это право тоже, чтобы мы увидели, что это пришли не звереныши какие-то, а хорошие дети. В основном все такие и приходят. В. Дымарский ― А иностранцы – это в основном туристические группы, школьники?.. О. Прутт ― Раньше было во времена перестройки, школьников к нам очень много стали привозить из Англии, из Америки, из Германии были школьники. Из Прибалтики. В. Дымарский ― Из других регионов России. О. Прутт ― Сейчас просто трудно приехать, но приезжают, заказывают экскурсии. Например, из Сибири очень часто, из Ижевска. Каждый год эти ребята у нас бывают. Есть такая общественная организация «Среда», которая здесь в Петербурге работает со школьниками иногородними, они обязательно привозят к нам в музей. Это, конечно, тоже школьники России, тоже очень культурные и образованные, очень интересующиеся люди. Все играют на рояле, даже те, кто из деревень приезжают. Тоже совершенно удивительно, подумаешь, какая у нас глубинка. Трудно поверить, что действительно провинция какая-то глухая. Хотя мы слышим о том, что недалеко от Петербурга есть такие села, где ни о какой культуре не слышали. В. Дымарский ― Вот такой музей, Владимир Александрович, у нас в Петербурге. В. Рыжков ― Ну, да, я думаю, что мне тоже, когда я в следующий раз окажусь в Санкт-Петербурге, нужно будет вместе с Виталием Дымарским, хотя он уже бывал в этом музее. В. Дымарский ― Я тебя свожу. В. Рыжков ― Да, добраться до этого музея, посмотреть все это своими глазами. Я думаю, что очень важно, что современные дети, которые родились уже совсем далеко от блокады, от Великой Отечественной войны, что у них есть возможность прийти в такой музей, увидеть своими глазами подлинные предметы того времени, услышать экскурсию и сохранять вот эту эмоциональную живую память. Я напоминаю, что сегодня у нас в студии была Ольга Герасимовна Прутт, музей называется «А музы не молчали…», школьный музей в городе Петербурге. О. Прутт ― Культуры и искусства блокадного Ленинграда. В. Рыжков ― Вот, Культуры и искусства блокадного Ленинграда. Огромное вам спасибо, что вы нашли время прийти. А мы с вами услышимся ровно через неделю. Спасибо! В. Дымарский ― Всего доброго! О. Прутт ― Спасибо!

Ссылка на источник