Ведущая ― Ну, я начну. Добрый вечер, дорогие друзья. Спасибо, что пришли. В общем, мы никогда не думали, что будем организовывать лекцию про Носика, потому что с сентября у нас был запланирован большой цикл лекций с ним. Ну, последний год Антон здесь был постоянно, когда был в Москве, сидел вот в этом углу и транслировал все наши мероприятия, которые вы видели. Мы приветствуем всех зрителей, которые нас смотрят. Ведущая2 ― Я хочу сказать, что у нас сегодня прямая трансляция на Медузе, на канале Навального, на »Эхо Москвы», Зима Мэгэзин из Лондона, Арзамас, Открытая Россия из Лондона. Мы всех очень благодарим за поддержку. И Дмитрия Быкова, и, конечно, Станислава Александровича Белковского. Ведущая ― И я еще хотела сказать, что для того, чтобы все слышали и онлайн ваши вопросы, пожалуйста, поднимайте руку и мы вам будем передавать микрофон, чтоб было слышно. Спасибо. С.Белковский ― Я, правда, не понял, почему я оказался Станиславом Александровичем, а Дмитрий Львович просто Дмитрием Быковым. Дим, но вы не обижайтесь и не уходите только никуда. Д.Быков ― Если хотите, я тоже буду Дмитрием Александровичем. С.Белковский ― Хорошо. Добрый вечер, дорогие коллеги. Как и было обозначено в нашем анонсе, мы с Дмитрием Львовичем (я не знаю, как он, правда, это оценивает, поскольку он категорически отказался обсудить со мной предстоящее мероприятие), мы не принадлежали к кругу ближайших друзей Антона Борисовича Носика, и поэтому наше нынешнее мероприятие – это не вечер воспоминаний и рассказов о каких-то пикантных или деликатных эпизодах нашего личного общения. Это скорее, как было принято писать в советских учебниках, обзор всемирно исторического значения этой фигуры. Просьба не относится иронически к этой формулировке, потому что, в принципе, в России принято несколько вещей, как оценивать любого покойника с начала по стопам к его смерти. Но, опять же, здесь всегда существует 2 крайности: или покойник при жизни был исчадием ада, и после смерти сразу выясняется, как нам всем его не хватает, и он становится святым. Либо же эти яркие эмоции отсутствуют как в момент ухода человека, как перед уходом человека, так и вскоре после его ухода, и какие-то исторические оценки даются уже в далекой перспективе. Собственно, мы, наверное, хотели бы уклониться. Нас Антон Борисович Носик научил… Мариэтта Шагинян, «4 урока у Ленина», в которых она описывает, чему именно она училась у Владимира Ильича, хотя, никогда, если Дмитрий Львович меня не поправит, живым его не видела – только в Мавзолее. И с Антоном Борисовичем лично был знаком почти 20 лет, но, опять же, мы общались не настолько тесно, чтобы я мог вычленить какие-то сугубо личные нюансы. Поэтому я буду говорить о вещах, которые мне кажутся большими и важными. Антон Носик считается отцом Рунета, то есть русского сегмента Интернета. Кстати, хочу заметить, что и само определение «Рунета» достаточно размыто и расплывчато, и до сих пор мы не можем точно установить, считаются ли элементами Рунета все русскоязычные сайты, независимо от их принадлежности к тем или иным государствам, странам, сообществам, или не считаются. И на самом деле, это не совсем так, потому что, например, я впервые узнал о существовании интернета и о его философии еще в 1995-1996 годах. Рассказали мне об этом совсем другие люди, еще за несколько лет до нашего с Антоном Борисовичем знакомства. Ну, это если подходить к этой истории существенно формально. Если же подходить к ней фактически, то, конечно, Антон Борисович был отцом Рунета, потому что именно он совершенно демаргинализировал наше представление об этом, об интернете. И оно никогда не демаргинализировалось, например, для меня, пока я не познакомился с Антоном Борисовичем и он не объяснил на эту тему мне несколько важных вещей. То есть до того интернет оставался для меня игрушкой, которую можно подарить ребенку на день рождения, но которая никогда не заменит тебе ту коммуникативную среду, в которой ты вырос и сформировался. И, наверное, это первый урок, почему, собственно, Носик стал отцом Рунета, хотя, можно привести массу формальных аргументов, что в русском интернете были заметные фигуры и до него. Потому что он был харизматическим лидером, а всякий проект всегда начинается с харизматического лидера и никак по-другому не начинается. И пока харизматический лидер не появляется, этот проект (будь то сеть глобальных коммуникаций, государство, войско, искусство), он остается так или иначе периферийным, нишевым. Как только харизматический лидер появляется, этот проект захватывает огромное количество людей, которые к этому же продукту, но в его нишевой ипостаси, могли относиться сугубо скептически. Вот именно это и сделал Носик, поэтому он считается отцом Рунета по праву. Он же закрепил в моей голове, собственно, и не только своими текстами устными и письменными, но и примером своей биографии, именно различение на людей начинающих и продолжающих. Всякий харизматический лидер всегда хорош именно на стартовом этапе любого проекта, его проект не может без него стартовать. Он становится плох, когда проект переходит в индустриальный режим, потому что он постоянно будоражит этот проект и так или иначе подталкивает его к череде разрушений. И здесь через какой-то стартовый период, который может занимать месяцы, годы, а, может быть, и часы в зависимости от масштабов и специфики каждого конкретного проекта, зачинатель должен уступить место продолжателю. У Носика это, в основном, получилось, что тоже является уроком для меня и нас в целом. Носик, если я правильно понимаю, стал важной персоной для русского интернета в конце 1996-го, в 1997-м годах. Тогда мы с ним не были еще знакомы – познакомились мы в конце 1998-го, когда начало выходить издание «Русский интернет». И в этом смысле очень важно, что мощный толчок в спину Русскому интернету дал именно журналист, в то время как до Носика в этой сфере преобладали специалисты по технологиям. И это урок №2. Опять же, в любом гуманитарном проекте (независимо от его масштаба) контент, то есть содержание имеет примат над технологией. И до сегодняшнего дня я постоянно слышу от разных людей, желающих инвестировать в какие-то содержательные проекты вещи, предложения сформулировать некие гениальные идеи в области доставки контента. И мои робкие попытки объяснить, что, в общем, нужно с самого начала создать гениальный контент, а способы его доставки всегда найдутся и пусть даже они на первом этапе будут устаревшими, всё равно за счет примата контента этот проект может рвануть вперед и обойти многие другие, конкурирующие или нет, и по сей день не являются популярными. Это урок, который еще предстоит разбирать и разбирать, выучивать и выучивать. Наконец, та коммуникативная среда, в которой мы все оказались, благодаря во многом усилиям Антона Борисовича Носика, совершенно изменила мои представления о времени. Человек, ведь, становится в этой среде заложником времени в гораздо меньшей степени, чем это было в предыдущие эпохи и при прежних, иных содержательных технологических обстоятельствах. Ну если, скажем, до интернета и до его всеобщего проникновения программа «Время» выходила в 21 час, и если ты видел программу «Время» в 21 час будь то в советское или постсоветское время, то ты выпадал из контекста. Ну, не видел и не видел, всё. Время навсегда для тебя ушло в этом смысле. То именно с проникновением интернета в нас этот фактор перестал быть значительным. С одной стороны, ты получаешь новость сколь угодно быстро и поступление к тебе новостей не опосредовано какими-либо традиционными медиа и сопряженными с ними технологиями. С другой стороны, если ты опоздал что-то узнать, это время не ушло для тебя безнадежно. В конце концов, узнавание любого факта, если оно происходит позже момента появления или возникновения этого факта, зачастую позволяет понять тенденции, которые относят этот факт гораздо лучше. Ну, это известный банальный принцип «большое видится на расстоянии», просто сформулированный несколько по-иному. Поэтому Носик изменил мое представление о времени. Я не хочу сказать, что это сделал только он, но он был именно для меня харизматическим лидером тех процессов, которые привели к качественному перевороту в моей голове, даже если я не сразу понимал, что это происходит. И, конечно, покойный Антон Борисович был для меня важным педагогом в школе саморазрушения. Я никоим образом не хочу сделать это смешным, поскольку, ну, вообще инстинкт саморазрушения, как мы знаем из Фрейда и его последователей, это один из важнейших движущих стимулов человека. Это понимание приходит не сразу, но мне, например, естественно, во мне это начало саморазрушения достаточно сильно развито. Я не считаю, что человек борется с инстинктом саморазрушения – напротив, он берет его в союзники в борьбе с самим собой. Опять же, здесь можно наговорить всяких плоскостей и банальностей, типа, с кем протекли его борения с самим собой, с самим собой. Но именно в контексте энергии Танатоса это приобретает уже не гуманитарный, а сугубо и не пестимилогический, а сугубо антологический факт. Всякий человек склонен к саморазрушению, только вопрос, в какой степени? И, вот, была такая известная книга Карла Меннингера, известного американского психотерапевта «Война с самим собой», где описывались всевозможные клинические подробности саморазрушительных действий человека, возможно, без должного их обобщения и без правильной глубины анализа. Но так или иначе изучение всех этих трудов, начиная, опять же, с Фрейда и его то ли ученицы, то ли учительницы Сабины Шпильрейн, которая впервые определила Танатоса как второе человеческое начало в противовес ушедшему на какой-то 125-й план инстинкту самосохранения, и до современной психотерапии, которой я лично увлекался в последние годы не под влиянием Носика, конечно, и даже не под своим собственным, а под влиянием того, что я видел вокруг себя. Я видел, как люди себя уничтожают, и не испытывают с этим никаких проблем, потому что для любого человека, который хранит в себе зерно будущего, зерно вечности, очень важно одержать победу именно над собой, ибо никакого более достойного противника быть не может. Всё остальное, там, другие люди – это не так важно. Не важен мир, какие-то материальные или не материальные обстоятельства, важно победить себя и зафиксировать эту победу прежде, чем она станет тебе самому интересной. Поэтому уход любой личности такого масштаба, в которой энергия саморазрушения была столь сильна, не может восприниматься как неприятность, да? Вот, нельзя говорить, что человеку не повезло, он умер (как это часто бывает). «Ах, бедный человек, он умер». Нет. Так это был момент его высочайшего триумфа. Ему очень повезло, что он умер, в его собственном понимании и представлении. Это нам не повезло, что мы остались без него. Но ему-то как раз повезло – он достиг того результата, к которому стремился, и в случае Антона Борисовича Носика, на мой взгляд, именно в те сроки, к которым стремился приблизительно. Поэтому в этом смысле его можно считать в отличие от нас, оставшихся, счастливым человеком. Антон Борисович много втравливал себя во всякие авантюры интеллектуальные и околоинтеллектуальные, позволял себе резкие радикальные высказывания, которые вызывали бурю обсуждений. С одной стороны, это, естественно, обычное стероидное желание привлечь к себе внимание, которое очень присуще мне самому, поэтому я могу говорить о нем компетентно часами подряд, если это будет кому-то интересно. И те скандалы, которые он порождал, они были абсолютно внеидеологическими. То есть, условно говоря, когда он писал на смерть Чавеса, что «мартышка отдуплилась», или на смерть Фиделя Кастро «Одним паразитом меньше», или когда возник его знаменитый призыв, который привел к уголовному делу, «Уничтожать сирийский народ ковровыми бомбардировками», вот, я лично не воспринимал это никак, ни положительно, ни отрицательно. Потому что я понимал, что это не является политическим призывом или оценкой жизни того или иного человека, это способ приведения себя в эмоциональное состояние, которое позволяет продолжать борьбу с самим собой, самую главную борьбу в своей жизни. И ясно, что… Мы даже с ним обсуждали это непосредственно, когда начиналось его уголовное дело. И я спрашивал о том, вернется ли он под подписку о невыезде из Италии, и я, конечно, уговаривал ни в коем случае не возвращаться. И сам на его месте не вернулся бы ни в коем случае, если бы у меня была такая возможность. На что он мне ясно дал понять, что, собственно, он всю эту историю и затеял, чтобы поставить перед собой планку задач, которая для него давно рухнула, она находилась слишком низко. И поэтому не возвращаться он не будет. И когда там у нас был разговор на эту тему, мы обсуждали, какие еще задачи он мог бы перед собой поставить, чтобы заменить уголовное дело на них и, все-таки, не возвращаться в лапы российского правосудия. Хотя, он был точно уверен, что они его посадят. Так оно и получилось, и в очередной раз он оказался умнее и мудрее меня. В принципе, человек умирает не от болезней и не от возраста (и мы знаем массу примеров того, как молодые и здоровые люди неожиданно погибают в полном расцвете сил). Знаем мы массу примеров того, как разваливающиеся на ходу десятилетиями старики доживают до 120-ти и больше. Человек умирает в момент исчерпания его жизненного задания, а подталкивает к исчерпанию его жизненного задания разрыв между масштабом личности и тем объемом задач, которые в этой жизни он может эксплуатировать, которые он может поставить в первую очередь сам для себя, потому что для всякой масштабной личности она сама является источником этих задач. И, конечно, процесс саморазрушения резко активизируется, когда этот разрыв нарастает. В конце 90-х годов XX века, в начале XXI века Антон Носик решал масштабные задачи, которые были приблизительно соразмерны масштабу его личности. Потом эти задачи ушли, вся жизнь стала очень мелкой. В этом смысле формальной темой нашего занятия (его трудно назвать «лекцией» в полном смысле этого слова) «Время Носика», вот, что это было за время? Это было именно то революционное время, вот, 90-е, начало нулевых годов, когда… Революционное, во всяком случае, в той сфере, в которой он занимался. Скажем, в политике этот революционализм уже ушел к концу 90-х, но в плане формирования той коммуникативной среды, в которой мы все живем (а это, на мой взгляд, гораздо важнее политики и это в известной степени и определит будущее России в политике в ближайшие годы, а, может быть, даже и быстрее), он пришелся на это революционное время и, как харизматический лидер, был абсолютно конгениален. Потом это время закончилось, и началось его выпадение из времени. И хотя здесь в этом весь фокус состоит, что, с одной стороны, сделать нас всех менее зависимыми от времени, благодаря формированию этой коммуникативной среды, он сделал самого себя более зависимым от него. Точно так же, как и всякий революционер, он создал все предпосылки к уничтожению философии и плодов собственной революции, как это всегда и бывает, если мы проанализируем революционные процессы в истории, будь то исторические события типа всяких великих переворотов в истории, или революции технологические. Ясно, что чем больше развивается интернет, тем больше есть не то, что соблазнов, а необходимости его ограничить. Да? Потому что, как правильно писал один из идеологов модернизации Ричард Флорида, если, действительно, интернет дает тебе неограниченные возможности, скажем, осуществлять денежные переводы (что невозможно было себе представить лет 20 назад), то ты уж обязательно позаботься о безопасности своей кредитной карточки. Ясно, что 20 лет назад было невозможно себе представить интернет-зависимость, а сегодня она существует и существует как медицинская проблема. Невозможно было себе представить, что интернет порабощает человека, да? И невозможно было себе представить, что интернет сам по себе превращается в технологию, разрушающую безопасность. Я не имею в виду вульгарное понимание безопасности со стороны сегодняшних российских властей, я понимаю безопасность организма человека, который совершенно открыт всем фактам, явлениям и тенденциям, которые исходят из глобальной паутины. Поэтому здесь эти революционные процессы, одним из инициаторов которых был Антон Носик в нашей реальности, они и порождают собственные ограничения, они порождают реакцию. Всякая революция порождает реакцию, и сегодня мы ее переживаем и, на мой взгляд, мы должны относиться к ней как к данности. Это не просто злая воля каких-то чиновников или глубокое непонимание сути процессов Владимиром Владимировичем Путиным и иже с ним, это та самая реакция, которая и должна приходить на смену революции. Не случайно вчера Илон Маск уже заявил о трагической опасности искусственного интеллекта для человечества, и призвал с ним бороться. Это отражение тех же самых процессов. В последние годы Антон Носик очень увлекся Венецией. Эта тема мне отдельно близка, поскольку я увлекся Венецией 15-тью годами раньше, и мне эта увлеченность была хорошо и глубоко понятна, потому что Венеция, ну, помимо того, что это мертвый город, в известной степени символизирующий смерть, это великая поглотительница всяческих острых человеческих эмоций. То есть это некий аналог уголовного дела по 282-й статье, только, так сказать, очень красивый аналог. И всякий человек, который хочет раскрыться в одиночестве, дистанцировавшись от окружающего мира такой стеной, где он видит окружающих, а они его нет (я забыл, как это называется правильно – есть какой-то термин для такого объекта), для него Венеция будет всегда привлекательней. В Венеции практически нет местного населения, поэтому она ничем не пахнет, в ней нет никакого аутентичного запаха. Если вам рассказывают, что там летом, например, воняет из Большого канала, то мне кажется, это пахнет от того человека, который это рассказывает, потому что Венеция всегда пахнет самим человеком. Венеция – это город с очень ограниченными возможностями суши, поэтому, опять же, то самое время, зависимость от которого мы все так пытаемся уменьшить и в кабалу к которому в конечном счете попадаем, течет совсем по-другому. В Венеции нельзя ни опоздать, ни прийти раньше, время из точки «А» в точку «Б» всегда постоянно и в смысле классической механики, и в смысле механики релятивистской. И для меня (я думаю, что для Антона Борисовича этого аргумента не существовало, во всяком случае, из наших обсуждений это никак не вытекало и не следовало) Венеция – это мистическая столица Российской империи. Она сочетает в себе Константинополь и Санкт-Петербург, и можно очень хорошо представить себе парад российских войск, идущий по площади Сан-Марко и уходящий на главную набережную Венеции, которая называется Славянской, и этот парад принимает государь-император, стоя на Конской лоджии базилики Сан-Марко. И потом, как раз в разгар уголовного дела (это была одна из последних наших развернутых встреч с Антоном Борисовичем, но которая занимала более получаса, скажем так) я предложил ему написать совместный путеводитель по Венеции, потому что он сам хотел его написать и я хотел его написать. Но я не написал его от лени и низкой работоспособности, а он – просто потому, что был занят другим, поскольку в низкой работоспособности заподозрить его было нельзя – у него были другие приоритеты в какой-то момент. В общем, не успели. Но стартовая идея этого путеводителя была, что мы вместе ходим… То есть это такой «Улисс», как бы, аналог «Улисса» Джойса. Мы вместе ходим по Венеции целый день, и путь наш лежит по скорбному пути. То есть мы находим некоторое количество точек, каждая из которых изоморфна остановке Иисуса Христа на этом скорбном пути. Увы, этот путь пока Антон Борисович прошел без меня. И мы оба любили песню Булата Шалвовича Окуджавы, посвященную Владимиру Семеновичу Высоцкому, как выяснилось в какой-то момент, «Ненадолго разлука, всего лишь на миг, а потом направляться и нам по следам по его, по горячим». Спасибо большое. Д.Быков ― Ну, я буду короче, потому что я и Носика знал меньше. И мои соображения – они очень схожи. Вот, хорошо, что мы ничего не обсудили. Они схожи с соображениями Белковского, но транспонированы в мажоре, потому что я вообще человек более оптимистичный, находящий во всем радостные какие-то поводы, и поэтому я не думаю, что замечательная формулировка насчет саморазрушения как главного дела нашей жизни подходит к Носику. Скорее, мне кажется, это была такая форма роста, такая, действительно, форма отрицания предыдущего себя. Но если какое и было у него саморазрушение, то разве что в количестве принимаемого им алкоголя. Даже секс, который сейчас вот кажется, как бы, главным занятием Носика, потому что объявилось страшное количество людей, с которыми он это делал, был тоже какой-то формой создания всемирной паутины. Он таким образом коннектился, да? Если угодно, ставил лайки, шерил себя, передавал контент. И это тоже не саморастрата была в его случае, а обрастание вот этой паутиной связей. Почему нас здесь так много собралось и почему это собрание имеет такой, я бы сказал, иронический, во всяком случае, не траурный характер? Вот здесь уже есть некоторый повод для рефлексии, тут есть, над чем подумать. Почему после ухода Носика нам хочется не просто биться головой об стену, а, вот, собраться, поговорить, ощутить лишний раз хотя бы, как в Помпеях, вот, форму того зияния, которое образовалось, и понять, что это, все-таки, было? Потому что Носик – это очень интересный прежде всего эмоционально феномен. Вот, об этом, по-моему, стоит немножко мне поговорить, потому что я его так не воспринимал. Я ничего не знаю об истории создания Рунета, но почему Носик оказался на месте в Рунете, я понимаю очень хорошо. Потому что в его природе было говорение того, о чем говорить не принято, а именно этим и занимается Рунет. Рунет обязан был появиться, потому что вот если верить Тоффлеру, который тоже одновременно с ним ушел совсем недавно, правда, глубоким стариком, это та самая третья волна, та самая модернизация жизни, которая порождает новый тип людей. Вот, у этого нового типа людей были 3 очень важные (я всё по школьной привычке перечисляю), 3 характерные черты, которые вообще для человека модерна всегда абсолютно неизбежны. Во-первых, это неспособность и нежелание испытывать предписанные эмоции. Что делает россиянин? Он всех учит правильно скорбеть. И как кто-нибудь помирает, он обязательно начинает говорить, что те скорбели недостаточно, те улыбались в очереди на похоронную процессию, этот во время траурного митинга тыкал в кнопки, а, вот, умею скорбеть один я. Правильная форма скорби – это немедленно всех убить. Это какая-то очень архаичная формула устроить декатомбу на могиле, да? Зарезать 40 быков, 30 жен, 20 рабов. Вот это правильно. Если на похоронах никого не убили, то это не похороны. Непременная форма скорби – это агрессия. Вот, у Носика совершенно не было способности испытывать предписанные эмоции. Если умирал неприятный ему человек, он мог написать, что «мартышка отдуплилась». По поводу собственной смерти, я уверен, у него не было никаких пиитетных сопоставлений, там, что вот я и такие-то. Этого совершенно не было. И не было скорби, предписанной по случаю смерти. Почему? Да потому что для человека модерна смерть и жизнь – это вообще не очень важные вещи. Ну, во-первых, человек модерна не умирает, потому что он так или иначе весь свой контент умудряется при жизни написать и распространить. Раньше это было прерогативой только писателей, теперь каждый идиот описывает свою жизнь и постит своих котиков, и мы это читаем, и, в сущности, теперь уже не умирает никто. С одной стороны, это прекрасно, с другой, чудовищно, потому что мир засорен страшным количеством вот этих бессмертных, как выяснилось, душ. С другой же стороны, человеку модерна вообще всякие ритуальные вещи в достаточной степени по барабану. Вот здесь сидит Иртеньев, что меня очень радует, и я вспоминаю некоторый шок 90-х годов. Неожиданно главным поэтом стал и в известном смысле остался Иртеньев, и главная красавица любит Иртеньева, и все девушки цитируют Иртеньева, и во всех опросах он главный поэт. Между тем, на смерть своего ближайшего друга он пишет такие, например, стихи. Я произнесу их в собственной редакции, потому что уж как запомнилось, так и запомнилось. Уход отдельного поэта не создает в природе брешь. В такой большой стране как эта таких как мы хоть жопой ешь. И вновь слезы, транспортировки, скорбные… Да, и транспортировки скорбный труд, друзей искусственные позы, Шопен обратно тут как тут. Но не прервется эстафета, и к новому придет витку. В такой большой стране как эта смотри четвертую строку. И снова женам и мамашам приходит свой черед. Можно всё. Впечатано, во всяком случае. Не важно, что кто-то умер. Важно, что он был. И важно, что мы продолжаем его сохранять. И если даже это не относится к смерти конкретного поэта, согласимся, что тема этих стихов не радостна, повод их не смешон. А мы смеемся, потому что предписанная эмоция для этого типа людей не важна. И вот посмотрите, здесь еще есть очень важное уточнение. Ведь, мы не сеем, мы не пашем, за это можно всё отдать. Здесь обозначена наша работа. Всегда считается, что надо сеять и пахать в огромном количестве. А между тем, Носик не сеял и не пахал, и сделал гораздо больше, чем большинство сеющих и пашущих. Это не значит, что мы вступили в эру пост-индастриал, это значит просто, что хватит заниматься скучными вещами, скучными и примитивными вещами. Приходит время людей, которые занимаются интересным, которые занимаются бессмертием (а интернет и есть форма бессмертия, хотим мы того или нет), которые занимаются развлечениями в высоком смысле, поисками смысла, разговорами. А это вызывает естественную реакцию негатива у людей архаического склада. Вот, один автор, которого я просто не хочу называть, чтобы не пачкать его именем сегодняшнее светлое собрание, которого тоже Иртеньев довольно изящно сравнил, но не будем говорить с чем, этот человек сразу после смерти Носика и Глазунова сказал: «Вот, Глазунов был великий художник, а Носика забудут на другой день». Я понимаю, что этому несчастному человеку, который сейчас пребывает в очень глубоком отчаянии, конечно, нужно защищать свои ценности, потому что его ценности тонут на наших глазах. Но ничего не поделаешь, Глазунова забудут гораздо быстрее, чем Носика, потому что от имени Глазунова и от самого Глазунова исходят неприятные эмоции, эмоции неловкости при столкновении с бездарностью, эмоции злобы, агрессии, тоски, эмоции беспросветности, потому что ничего более беспросветного, чем творческая биография Глазунова, представить себе невозможно. Этот человек на глазах опровергал все законы божеские и человеческие, и ничего ему плохого за это не было. И именно поэтому вспоминать Глазунова не будут. А Носика вспоминать приятно даже по траурному поводу, потому что от Носика исходило ощущение радости. Кроме того, к вопросу о созидании. Вот это второй пункт, для меня очень важный. Носик, действительно (правильно о нем многие написали), всю жизнь выстраивал паутину. Это была не обязательно всемирная паутина, пресловутый Web. Это был, во всяком случае, его личный способ коммуникации: он обрастал друзьями, связями, знакомствами, сводил между собой людей, знакомил между собой своих детей, девушек, учеников, земляков (ужасное слово, похожее одновременно на земляного червяка и не знаю). Тем не менее, израильтян и русских при всем их антагонизме он удивительно легко сплавлял в эту паутину. И вот я начинаю думать, что главная задача человека – это, в общем, задача алхимическая, задача соединения вокруг себя разнородных элементов. И он эти разнородные элементы вокруг себя мастерски соединял. Это важнее, чем написать текст, потому что он строил текст из людей на наших глазах. Когда мы пишем, вот, в последнее время я чувствую, мне страшно скучно, я себя писать заставляю. А, вот, разговаривать пока не скучно, потому что, на самом деле, это означает вокруг себя выстраивать более плотную структуру, чем структура словесная. И будущее – оно, к сожалению или к счастью (не знаю), оно определяется не теми словами, которые мы расставили, а теми людьми, которых мы вокруг себя во что-то соединили. И это очень важное умение. У Носика оно было. Он был, если вы знаете, совершенно бесстрашным человеком. Он вернулся из-под подписки, действительно, и на этом суде вел себя довольно нагло. Я помню, что я тогда очень за него боялся. Я написал тогда очередное письмо счастья, я требовал: «Пускай посадят Носика, чтобы ротик уже не открывал», и он очень смеялся, потому что, действительно, это был акт жертвенный, акт героический. Если б его посадили, я знаю, как бы весело он сидел и как бы в этой камере его уважали. Но слава богу, этого опыта он лишился. Бесстрашие – вот, что очень ценится у некоторых категорий людей. Оно в нем было. А, вот, чем диктуется это бесстрашие, это третий момент, очень сложный. Я не знаю, как это объяснить. Но вот, понимаете, как-то вдруг так стало понятно, что бог есть. Всегда он, как бы, выводился из разных оснований. А сейчас в России в это можно поверить без всяких оснований. То ли потому, что там, где существует абсолютное зло, должно быть и абсолютное добро, и где-то оно должно находиться. Еще Томас Манн писал, что абсолютное зло очень продуктивно – он позволяет добру осознать себя и объединиться. А, может быть, это какая-то своеобразная такая диалектика, когда люди сначала верят в бога примитивно, потом приходит позитивизм и говорит «Никакого бога нет». А потом наступает какая-то третья стадия, в которой мы живем сейчас, и становится понятно, что без бога человечество как храм без купола, ну, совершенно бессмысленная конструкция, такая, эстетическая вера. Лучше всего это записал другой модернист и циник, гениальный человек Андрей Синявский, который в »Мыслях врасплох» пишет: «В бога верить надо не потому, что это гуманно, и не потому, что это философски доказано, и не потому, что это красиво, а просто потому, что бог есть». Вот это довольно справедливая мысль. И когда Носик вел себя со своей поразительной храброй наглостью, всегда было ощущение, что за ним кто-то стоит. И за ним, действительно, кто-то стоял, а именно бог. Но это был не обязательно бог Израиля, потому что контакт с кипой, точнее контакт через кипу подчеркивался постоянно. Ну, мы знаем, что бог наш и с Израилем иногда шутит довольно жестокие шутки. Это такой бог всеобщий. Но кто-то за Носиком явно стоял. Вот, за кипой и тростью, которые тоже, в сущности, формы поддержки, всегда ощущалась тень какого-то более значимого покровителя, гораздо более значимого, чем Сурков или Дворкович. Это было видно просто, что, вот, за Носиком кто-то стоит. И поэтому мне абсолютно, как бы, не важно, не важно мне абсолютно, по каким соображениям он был забран именно сейчас. Думаю, по тем же, по каким и Гаррос, и многие другие мои молодые друзья. Ну, потому что в ближайшее время особенно хорошо не будет. Но я совершенно уверен в том, что мы будем встречаться. Просто ничто не кончится. Потому что, вот… Ну, я помню, как меня Леонид Филатов, тоже умерший очень рано, однажды очень просто в момент сомнений и тягостных раздумий убедил в существовании бога. Он меня подвел к окну, за которым разворачивалась омерзительная стройка. Подвел и сказал: «Ты уверен, что всё закончится вот этим?» Я говорю: «Нет, нет» — «Ну вот». И вот здесь примерно так: этим не ограничивается. Сегодня всё делается для того, чтобы мы поверили в бога, и существование среди нас Носика было одним из очень важных доказательств, и всё, что мы можем сделать, это ему посильно подражать. Ведущая2 ― Если будут вопросы, пожалуйста, поднимайте руку. Или реплики. Д.Быков ― Нельзя же, чтобы всё ограничилось вот этим. Да? Тогда пойдем саморазрушаться. Так, а у вас хочу спросить. Это важный вопрос. Я с Носиком часто виделся довольно, но мы никогда вместе не пили. Вот, как он это делал, и делал ли? И зачем вообще люди это делают? Я просто не пью 10 лет уже. С.Белковский ― Поэтому вы такой оптимист. Вы знаете, что алкоголь – депрессант, да? Д.Быков ― Никогда не догадывался, но теперь понял. С.Белковский ― Да. Я на всякий случай вдруг. Нет, понимаете, я, поскольку я не профессионал, а любитель алкоголя, то я не могу точно описать, чем алкоголизм Носика отличался от моего. Но вы очень правильно поставили задачу, я постараюсь дать этот ответ во время нашей следующей совместной лекции на эту тему. Потому что, так сказать, помните, как говорила по другому, правда, поводу Анна Андреевна Ахматова, «Когда я ночью жду ее прихода»? Так сказать, алкоголизм – это очень простая вещь. Неужели, вы так быстро забыли, что это такое, Дим? Я всегда так поклонялся вашей памяти. Д.Быков ― Нет, алкоголизма никогда не было. С.Белковский ― Ой, я чего-то не то сказал. Д.Быков ― Нет-нет, алкоголизма не было никогда, всегда… Ну, была выпивка легкая по разным поводам, и ужасные ощущения поутру. И под конец мне Аксёнов сказал: «Старик, тебе это просто не нужно». Он же был врач. И когда я это бросил, вы себе не представляете, какое облегчение я испытал. И я до сих пор пытаюсь понять, зачем люди это делают? Зачем они так мучаются? Вот, мне Миша Ефремов однажды с похмелья сказал: «Вот, ты видишь, что мы с собой делаем, чтобы хоть что-то понять про эту жизнь?» Вот, действительно. А, вот, что он понимал и что понимаете вы? С.Белковский ― Ну, я никогда его об этом не спрашивал, поскольку мне казалось это бестактным. Но понимаете, если вам плохо с утра, вы не алкоголик. Алкоголику… Да. И.Иртеньев ― Я просто хочу, раз начались разоблачения… С.Белковский ― Да, наконец, вы нашли тему, которая интересует всех в этом зале, да. И.Иртеньев ― Я хотел бы продолжить. Значит, Дима, мы с тобой пили 2 года назад в Принстоне вдвоем. Д.Быков ― Ты пил! Ты пил, а я чокался. И.Иртеньев ― А ты полоскал. Ну, понятно. Д.Быков ― Я не пил, ты же помнишь, Игорь. С.Белковский ― Дима, я хочу сказать, что… Д.Быков ― Да? С.Белковский ― И Игорь Моисеевич, вас тоже касается. Что сейчас этот, как называется, Илон Маск, уже упоминавшийся сегодня, под эгидой компании Тесла разработал технологию выпивания вприглядку. Поэтому не всё потеряно – внутрь принимать не обязательно. И.Иртеньев ― Спасибо, да. Зритель ― Ну, все-таки, наверное, какие-то вопросы надо задавать? Вот, Антон был, ну, кроме, там значит, организатором или создателем Рунета, он в какой-то момент вдруг неожиданно ушел в блогерство, да? Вот, собственно, с него там ЖЖ, там, его знаменитый адрес, так сказать, который он себе взял. И, вот, хотел ваш взгляд. Вот, на самом деле, когда он начал писать свои блоги, это был такой, ну, достаточно примитивный вид. Никто не понимал вообще, к чему это приведет. А сегодня блогерство – это, не знаю там, уже философия, религия какая-то. Как вы к этому относитесь? Чем всё это закончится, я имею в виду блогерство? С.Белковский ― Ну, собственно, безусловно, Носик и ему подобные перевели блогерство в новое качество – каждый человек становится сам себе средством массовой информации. И былых ограничений, связанных с понятием СМИ, уже нет. Но поскольку история по третьему закону диалектики, блогерство тоже будет эволюционировать, поскольку, как мы сегодня узнали, что ограничения, требования ограничить происходят из развития самого интернета, так и здесь. Мы должны еще пережить бунт 4-й власти против развития блогерства. То есть 4-я власть должна напомнить о том, что она существует, что существуют каноны 4-й власти, и блогеры должны или стать элементами этой 4-й власти и подчиняться канонам, да? Или перестать быть блогерами в старом понимании этого слова. Я вижу это так. То есть следующий виток борьбы между традиционными СМИ и блогерами не за горами: это прямой результат развития блогерства и профессионализации блогерства, одним из пионеров которого был покойный Антон Борисович. Д.Быков ― Вот, только что как раз я получил… С.Белковский ― Нобелевскую премию, нет? Д.Быков ― Спасибо, да. Получил сообщение от Лены Касаткиной, завлита Театра Фоменко. Она только что получила от Петрушевской пьесу «Доказательство существования господа бога». И это прекрасно, что великие умы так синхронно сходятся. С.Белковский ― Так быстро пишут, вы хотели сказать. Д.Быков ― Да. Мы всегда знали, а она уже догадалась и написала, да. И еще, вот, я одну штуку хочу сказать, тоже важную. Мне всегда казалось, что, вот, по крайней мере, Кормильцев, близкий мой, действительно, друг… Хотя, мы мало виделись, но разговаривали очень всегда искренне, как мне представляется. Тоже я не мог оценить одно его увлечение. Никогда я не понимал, что люди находят в анаше, а он сказал, что вот именно по укурке он написал когда-то песню «Мы сидим на склоне холма», а без укурки никогда бы этого не написал. И я зауважал его вдвойне, потому что я в этом расслабленном состоянии не то, что написать, а помыслить никогда ничего не мог. Но вот в случае Кормильцева мне совершенно точно казалось, что мы хороним не его. То есть Кормильцев понял, что надо делать ноги, и удрал в Перу, где его никто не найдет. Он Перу очень любил, и меня заразил этой любовью. Вот, для него был Перу тем же, что Венеция для Носика – там можно было всё, что хочется. И он туда поехал. И, вот, мне казалось, что он туда сбежал, где много листа коки, который он любит пожевать, потому что это убивает страх. И, действительно, он так был не похож на себя… Ну, он достаточно богатый был человек, мог заказать резиновую куклу или глиняную, а сам сбежать. И, вот, в случае Носика у меня тоже есть почему-то очень прочное ощущение, что мы его увидим еще во плоти, потому что я на следующую ночь буквально получил SMS от неизвестного мне человека с неизвестного мне лондонского номера «Мы тут за вами следим. Антоша». Он никогда не обращался к себе при мне как к Антоше, но вдруг вот так смешно обратился. И откуда это было? Я стал писать дико на этот номер, но уже мне ничего не пришло. Стал звонить – никто не откликается. Но это такая шутка, вполне в его духе. И это лишнее доказательство того, что когда сползет с нас, вот, вся эта гниль, которая на нас наползла, мы увидимся заново, может быть, еще и во плоти. Я просто хочу напомнить, что… Вы понимаете. вот, последнее, что я хочу сказать. Не так всё безобидно. Мы думаем «Да, это пройдет, и мы увидим небо в алмазах». Всё пройдет, но не все доживут, да? Как сказал Окуджава, всё совершится, как мы пожелаем, оно совершится, да мы улетим. Вот, поэтому надо как-то успеть друг другу при жизни наговорить комплиментов, чем мы с Носиком неутомимо и занимались в общении, и к этому же я хочу призвать и вас. Ведущая ― Дима, а я хотела бы вас спросить вопрос. Не успела Носика спросить, почему его в Венецию так тянуло, вот, прям из всей Италии? Ну, как вам кажется просто? Д.Быков ― А я стишок прочту. Прочту я стишок на эту тему. Я в Венеции был не так много и, в общем, у меня просто и денег столько нету, но я вот… Хотя, наверное, можно поехать туда и без денег – это тоже интересное состояние (в Венеции без денег, да?). Попробуем. Вот, у меня есть один стишок про Венецию, который я очень люблю. «Сваи, сети, обморочный морок сумеречных вод. Если есть на свете христианский город, то, пожалуй, вот. Не могли ни Спарта, ни Египет, ни отчизна мать, так роскошно карнавально гибнуть и не умирать. 200 лет сиял ее расцвет, но искусство в том, чтобы упадок растянуть на триста лет. Вечно длится сонная, вторая, жизнь без дожа и купца: утопая, тая, умирая, но всегда не до конца. Маньеризм люблю венецианский, ренессанс на крайнем рубеже – тинистый, цианистый, тиранский, тицианистый уже, где в зеленой гнили по колено строй дворцов, но пусто во дворцах, и зловонная сухая пена оседает на торцах. Смех и блеск, и каждый звук извилист, каждый блик — веретено. Эта жизнь – сама неуязвимость: Что ей сделается? Но! Но внезапно, словно Мойра, чьи черты смеются, заострясь, налетает ветер с моря, свежий зов разомкнутых пространств. Хорошо в лагуне плавать и лицом поймать благую весть: этот мир – одна гнилая заводь, но в соседстве море есть. Увидав прекрасный первообраз, разлюбил я Петроград – скудную, неласковую область умолчаний и утрат. Даже статуя в аллее чересчур телесна и жива. Эта гниль соленая милее пресной прямизны твоей, Нева. Что собор в закатной позолоте, что на мраморе пиит… Бесполезно строить на болоте то, что на море стоит. Зритель ― Слушайте, братцы, а кто его знал пацаном? Кроме Вики, конечно. Вика, привет. Когда он стал таким отважным, нахальным, замечательным? Когда? Ну, вот, когда он стал таким, каким он стал? Вик? Ведущая2 ― Он всегда. Зритель ― И бесстрашным? Ведущая2 ― Я с 17-ти лет знала. Зритель ― Ответ есть. Зритель ― Очень понимаю ситуацию, когда ты сидишь и, вроде, от тебя ждут вопросов, а ты не можешь задать вопросов, потому что если ты задаешь вопрос, то теоретически ты автоматически знаешь на него ответ и просто не хочешь, видимо, признаваться. Я бы хотела, в общем (и, наверное, не случайно все здесь собрались), может быть, кто-то захочет мне задать вопрос? Мне было бы очень интересно как-то, вот, буквально там очень лаконично сформулировать, что, вот, чего нам… Так, для начала нужно лаконично сформулировать вопрос. То есть расскажу, как бы, так. Мы с подругой с одной когда обсуждали это там на второй-третий день, мы были ужасно с ней возмущены, с Катькой Шерговой и сказали, что «Слушайте, ну это просто какое-то предательство, какая-то подлость. Как ему не стыдно?» Стас, с вами я согласна, потому что ему-то хорошо, а мы-то как? Что за бессовестный такой поступок? И вопрос у нас был и, кстати, и Лёша Навальный тоже его задавал. А кому теперь звонить? Вот, это вот такое… Был человек, которому ты мог позвонить, причем по максимальному количеству вопросов. Я не знаю больше там… Может быть, они есть, просто в голову не приходит. Я бы хотела, вот, у Стаса и у Димы спросить, если можно, двумя словами, что было в нем такого, что привлекало в общении с ним? С.Белковский ― Двумя словами не получится. Он понимал всё, что я хотел его спросить. Зритель ― А отвечал? Или не нужно было? С.Белковский ― Иногда нужно, иногда не нужно, но главное, что… Понимаете, самое ужасное – это что-то рассказывать человеку и видеть, что он тебя не понимает. Вот, в случае Носика это было исключено. Д.Быков ― Я просто человек очень мнительный, и когда рядом со мной сидит кто-нибудь спокойный, мне всегда легче. Носик был спокоен в большинстве случаев и лишен многих комплексов моих. Я поэтому задавал, в основном, ему вопросы, не связанные с проблемой интернета (здесь я сам кое-как разбираюсь), а, вот, в любви он шарил лучше, чем я, всегда давал циничные, умные и точные советы. Его предсказания никогда не сбывались, потому что циник не может предсказать поведения идеалиста. Как известно, против удачи идиота бессилен любой расчет. Зритель ― Я хотел задать вопрос труса. Когда я читал заметки или слушал Антона, я даже боялся читать и слушать, потому что задавал себе такой вопрос: неужели, можно быть настолько свободным, не бояться ничего? Ваш ответ, что за ним кто-то стоял, меня не убедил. Я хотел спросить. Антон, действительно, не боялся? Или если боялся, то почему он так действовал? Спасибо. Д.Быков ― Это виднее, я думаю, ближайшим родственникам. Вот, их мы и спросим: они в зале.  — Ну, не знаю, насколько могут быть авторитетны слова мамы. Знаете, ну, поколение, разное отношение, разные претензии взаимного свойства. Но, все-таки, вот то, что сказал Дмитрий Львович, Антон-то вполне осознавал. Абсолютно. И он даже… Вот, я, ну, не то, что мнительна, но я боюсь чего-то такого вроде сглаза, да? И, вот, говорить, что со мной никогда ничего не будет и со мной, вот, кроме аппендицита у меня же вообще ничего никогда в жизни не было. Да и то этот аппендицит был получен в медицинском институте, когда на нем как на самом худеньком студенте вся группа тренировалась пальпировать вот этот аппендикс. И они напальпировали, что из института он был увезен и прооперирован, да? Вот, кроме этого не было ничего. Говорит: «Ну ты посмотри, я пальца себе не сломал никогда». Я говорю: «Антош, не надо так говорить. Не надо это, вот… Из чистого суеверия или чего-то такого». Но он это всегда говорил, и он ощущал, что он в каких-то божественных руках. Причем, это, ну, без пафоса. Это не было каким-то… Он совершенно без шаманства, без камлания, без чего-то такого. Вовсе этого не было. А это было как-то очень просто, вот, как некоторый факт. И мне кажется, что даже его сын Лёва чего-то такого от него нахватался, потому что когда я его спрашиваю: «Лёва, откуда ты это знаешь?», он говорит: «А мне бог сказал». Ну так, как бы, вот, есть какая-то там такая прямая труба. Вот. Лен, на твой вопрос я… Понимаешь, вот, когда Антоше было 6 лет, мы были в Коктебеле. И там, ну, вот этот коктебельский там дом творчества, ну, вот, все эти такие же дамочки с детьми. И одна из них, чья-то мама с ребенком, она мне сказала: «О, вы знаете, вы можете быть абсолютно спокойны за своего ребенка. У него уже всё в жизни сложилось и получилось, вы можете не волноваться за всё дальнейшее. Потому что у него есть 2 основных качества, а всё остальное безразлично, не важно». Я говорю: «Что вы имеете в виду?» Она говорит: «Ну, вот, он очень добрый и никогда не врет». Вот, эти качества – да, он, действительно, сохранил. Зритель ― Когда это было?  — Вы знаете, это, все-таки, связано с юношескими такими поисками. Вот. Старшие классы школы. Вот. Он стал ездить к Илье Эссесу, он учил иврит, он много читал. И, вот, это подростковый, что ли, это называется период. Или как? И юношеский, да. Вот. Спасибо. Д.Быков ― Я хочу закончить на одной оптимистической ноте, потому что, правда, что мы будем из вас вытаскивать вопросы, из себя ответы? О Носике лучше всего говорить в формате дружеских посиделок саморазрушительных, к которым я призываю перейти. Но вот на 75-летии Жолковского Носик вспомнил, как Жолковский его кормил с ложки. Кормил, игнорируя абсолютно, совал эту ложку механически как в кормильной машине из »Новых времен». Это не значит, что Жолковский не любил детей и не интересовался ими, хотя, возможно, это правда. Ну, любил. Но просто Жолковский был в этот момент поглощен, он читал Ноама Хомского. И, естественно, какой ему там был Носик? Он ему что-то такое совал, а Носик с любопытством ел. И, вот, в этот момент Носику передалась, как мне кажется, личность Жолковского, вот эта личность, поглощенная прежде всего своими интеллектуальными занятиями, личность добрая, ироническая и так далее. Не так важно, кто тебя сделал, как важно, кто тебя кормил, да? Вот. И я тоже очень горжусь фотографией, на которой мы с Жолковским вместе нарезаем салат. И видно, что нам совсем не до салата, а мы поглощены какой-то дискуссией. Вот, прекрасно, что великие модернисты наделили нас с детства вот этими качествами, что они были к нам столь безразличны. Это сделало из нас таких защищенных и веселых людей. Да здравствует Носик! Важное добавление.  — У меня просто сноска, примечание, уж если про это кормление. Мы были в Доме творчества писателей, и мне нужно… Сидели за одним столом с Юзом Алешковским. И мне надо было куда-то уйти. Антоша очень плохо ел, когда он был ребенком. Это было ужасно. И я говорю: «Юзик, дорогой, пожалуйста, последите, чтобы он ел». Когда я вернулась и спрашиваю «Ну, дядя Юз тебя кормил?», он говорит: «Да. Он сидел напротив меня и говорил «Ешь, Антон. В тюрьме так не покормят». С.Белковский ― Спасибо большое.

Ссылка на источник